— Врач? Вы ошибаетесь, мистер Кипперсолт. В ваших документах чёрным по белому написано, что вы лавочник.
— Меня зовут не Кипперсолт! Я не тот человек, о котором вы говорите! Почему в этом адском учреждении никто не хочет понять, что я попал сюда по какой-то нелепой ошибке?!
Надзирательница почувствовала на себе взгляд больного, заключённого в похожую на гроб клетку, и устало улыбнулась:
— Поверьте мне, мистер Кипперсолт, я тридцать лет здесь работаю и знаю, как часто пациенты утверждают, будто попали сюда по ошибке. Но это никогда не подтверждается. — Да и о какой ошибке может идти речь, когда на руки была выдана столь внушительная сумма? — Взять, к примеру, таких же несчастных, как вы. Многие представляются Наполеоном — это самое распространённое заблуждение, но есть у нас и принц Альберт, и сэр Уолтер Дрейк, и Уильям Шекспир...
— Я говорю правду!
— ...и многие из этих несчастных со временем излечились, — продолжала надзирательница, не обращая внимания на то, что пациент её перебил. — Но некоторые страдают до сих пор. Вы этого хотите, мистер Кипперсолт? Остаться здесь навсегда?
— Моя фамилия не Кипперсолт, а Ватсон! — крикнул он, ощетинив усы.
— У нас в одном из отделений есть Шерлок Холмс, — задумчиво ответила добрая надзирательница. — Может, он согласится за вас поручиться?
— Вы сошли с ума! Я в самом деле Джон Ватсон, врач и писатель! Позвоните в Скотленд-Ярд...
Позвонить? Да в отдалённых северных районах Лондона никто даже не слышал об этом современном удобстве! Просто так взять и позвонить в Скотленд-Ярд? Ох уж эти безумные иллюзии больного ума!
— ...и спросите инспектора Лестрейда. Он подтвердит мою личность...
— Чушь, — пробормотала надзирательница. — Какая чушь. — Он в самом деле считает, что управляющий будет этим заниматься? Что он вернёт приличную сумму за содержание пациента и отправит сумасшедшего бродить по улицам Лондона?! Нет, бедняга совсем обезумел. — Ну-ну, тихо. Тсс, — ласково пробормотала заботливая надзирательница, словно успокаивая дитя. Она переживала, как бы нервное возбуждение мистера Кипперсолта не привело к воспалению мозга. Прошло два дня, а он всё так же буйствовал и вёл себя крайне неразумно. А жаль. Через руки надзирательницы прошло много умалишённых, но за этого ей было особенно обидно: похоже, до того, как лишиться рассудка, он был хорошим человеком.
Глава первая
Выбрать себе новое имя непросто. Пожалуй, даже сложнее, чем назвать ребёнка. Ведь себя самого знаешь лучше всех, а с новорождённым ещё толком не знаком. Наверное, мама назвала меня Энолой в творческом порыве — ведь «Энола» означало «одинокая», что довольно поэтично.
Не думай о маме.
Синяк на лице уже не болел, но сердце до сих пор неприятно покалывало. Поэтому, несмотря на солнечный весенний день первого марта 1889 года, я осталась дома. Устроившись у открытого (после долгой зимы всегда радуешься свежему воздуху, пусть в Лондоне его с натяжкой можно назвать свежим) окна с карандашом и бумагой, я выглянула на бурлящую жизнью улицу Ист-Энда. Моё внимание привлекло стадо овец, поспешно переходившее дорогу. Из-за него движение остановилось, и под моим окном гремела жестокая ругань возниц самых разных средств передвижения: вагончиков с углём, запряжённых ослами телег и тачек уличных торговцев. За этой сценой с ухмылками наблюдали армейские вербовщики в красном и другие любопытные, в то время как ребёнок в обносках переводил слепого попрошайку через дорогу, уличные ребятишки забирались на фонари, чтобы получше рассмотреть происходящее, и громко улюлюкали, а женщины в покрытых сажей шалях спешили по своим делам.
Им, этим несчастным труженицам из трущоб, было куда пойти — в отличие от меня.
Я посмотрела на единственную надпись на листе бумаги, лежащем у меня на коленях: Энола Холмс.
Я перечеркнула собственное имя жирной линией. Им я никак не могу воспользоваться. Видите ли, меня разыскивают мои братья, Майкрофт и Шерлок, и если я им попадусь, то потеряю свободу и посредством уроков пения и других подобных занятий превращусь в «украшение благородного общества». Причём по закону они имеют полное право решать за меня, как мне жить. И вполне могут отправить в пансион. Или в монастырь, детский дом, Академию росписи по фарфору для юных леди — куда угодно. Майкрофт, старший из нас троих, властен даже заключить меня на всю жизнь в сумасшедшем доме. Для этого потребуются всего лишь подписи двух врачей, один из которых должен быть психиатром, нуждающимся в деньгах для содержания данного заведения, и подпись самого Майкрофта. Не удивлюсь, если он попытается таким образом лишить меня свободы.