— Вы мне не верите? А вот это что? — я вытащил из кармана пистолет, который отобрал у Сундука, и показал ей. — Как вы думаете, для чего ему был нужен пистолет? Я вам отвечу: чтобы убить меня. Этот пистолет нужен для того, чтобы убить меня, — громко повторил я. Зачем? Не знаю. Вырвалось. Помимо моей воли. Самое страшное, что так оно и оказалось на самом деле…
Мы подъехали к дому на улице Фруктовой. У подъезда одиноко застыла красная «копейка». Только сейчас я обратил внимание, что ни на одном из окон нет занавесок. Видимо, Сундук солгал, сказав, что жильцы наполовину выехали: скорее всего, в доме давно уже никто не жил. Тихое пустынное место — оно идеально подходило для злодейского убийства.
Женщина боязливо озиралась — я могу ее понять. Честно говоря, мне тоже было не по себе. Странно, но я так и не спросил, как ее зовут: мне почему-то казалось, что это не очень прилично.
Я услужливо распахнул перед ней двери подъезда, но она не шелохнулась. Мысленно выругав себя за неуместную учтивость, я первым шагнул в затхлый полумрак.
Поднявшись на площадку между этажами, я невольно посмотрел под ноги: пол был чистый. Я уверенно зашагал дальше. Открыл плоским желтым ключом квартиру и вошел, держа наготове пистолет.
Сундук, надежно связанный, лежал на полу и хрипел. Он уже очнулся. Веревка все сильнее врезалась ему в горло, поэтому он старался не двигаться и даже дышал неглубоко. Лицо его посинело и распухло, а на шее виднелась широкая красная борозда.
Мальчик по-прежнему мирно посапывал на обшарпанном диване.
— Ну вот, видите, — я торжествующе повел рукой. — Я вас не обманывал. Это все он, гад, — и ткнул пальцем в Сундука.
Молодая красавица судорожно вздохнула и, пошатнувшись, привалилась к стене. Обеими руками она ухватила себя за виски и закатила глаза.
"Только этого мне сейчас не хватало: чтобы она грохнулась здесь в обморок!" — недовольно подумал я; подошел к ней, взял крепко за локоть и спросил:
— Вам плохо?
Наверное, она почувствовала в моем голосе некоторую строгость; в ту же минуту она взяла себя в руки и через силу попыталась улыбнуться:
— Нет, все в порядке… А что мальчик? Он спит?
— Спит… И видит сны, — отвечал я. — Надеюсь, это хорошие сны. А когда он проснется, все уже закончится.
— Да… — она машинально кивнула. — Закончится, — и продолжала, не двигаясь, стоять у стены.
— Послушайте, — я немного встряхнул ее, чтобы привести в чувство. — Давайте действовать маленько побыстрее: мне кажется, здесь не самое лучшее место для того, чтобы предаваться раздумьям и мечтаниям.
— Хорошо, — сказала она. — Заберите мальчика и уедем отсюда.
— Это само собой разумеется, — заверил я ее. — А с ним что будем делать? — и показал на Сундука.
Он лежал и прислушивался к нашему разговору. Думаю, он все слышал, но сказать ничего не мог — мешала петля.
— С ним? — повторила она. — Оставим здесь. Я приеду домой, расскажу обо всем мужу, и он сам решит, что с ним делать. А вы что предлагаете?
— Да нет. Ничего. Меня этот вариант вполне устраивает, — поспешил согласиться я. — Лишь бы он больше меня не донимал. Ну, теперь-то вы верите, что я говорил правду?
— Да… — она затрясла головой. — Да, конечно. Берите мальчика и поскорее уедем отсюда.
Я понимающе усмехнулся (Боже, как я глупо тогда выглядел!) и направился в соседнюю комнату, чтобы взять ребенка, но она меня остановила.
— Нет, не оставляйте меня здесь одну! — с жаром сказала она и сжала мою руку изо всех сил. — Я боюсь оставаться с ним наедине. А вдруг он развяжется?
Если бы вы видели ее тогда! Восхитительные густые волосы, выгорев на солнце, пахли совершенно замечательно — неповторимой свежестью и теплом; так пахнут морские водоросли, выброшенные на берег пенным прибоем. Влажные карие глаза смотрели с мольбой; сверкающая слезинка катилась по румяной щеке, растрачиваясь на блистающую дорожку — так капля воска скользит по свече, освещенной изнутри собственным дрожащим пламенем. Сухие горячие пальцы нервно сплетались на моем запястье волнующим кружевом. Конечно же, я не удержался и заглянул в вырез ее платья (можно подумать, вы на моем месте поступили бы иначе); белая упругая грудь, как это принято писать в романах, вздымалась; на крупных коричневых сосках отчетливо был виден каждый рубчик.
Пытаясь успокоить, я прижал ее к своей груди и воровато поцеловал в макушку; и голова моя закружилась от чарующего запаха роскошных волос.