— Ничего, — убежденно говорил Костыль, — мы сегодня вечером придем. Все придем.
— Приходите! — с наигранной радостью восклицал Васильич. — Будем ждать. Я вас встречу. Посажу на лучшие места.
— Да ладно. Чего там? — возражал Костыль. — Билеты мы сами купим. Деньги есть. Это хорошо, что вы приехали. А то у нас культурно отдохнуть негде. Сходить-то некуда. Только в театр — драматический, но там ведь со скуки помрешь. Восьмой год одно и то же играют. "Быть или не быть?" Тоже мне, проблема. Вот "пить или не пить?" они не спрашивают, квасят все: от главного режиссера до последнего осветителя, а "быть или не быть?" их, понимаешь, страшно интересует. Еще, правда, есть у нас казино — как во всяком большом городе. Но там вообще — скука смертная. Посетителей почти не бывает, а с самим собой резаться в рулетку — последнее дело. Я в этом казино, видишь ли — хозяин. А вот цирк — это хорошо. Это то, что нужно.
— Милости просим! — кланялся Васильич.
Костыль в сопровождении свиты сел в машину и уехал. Васильич стер улыбку с лица и пошел мыть руки. Цель была достигнута: Костыль хотел обложить нас данью, но передумал — благодаря блестящему умению Васильича убеждать любого собеседника.
Первый крутой поворот в этой истории был пройден благополучно. Второй не заставил себя долго ждать.
Мы готовились к утреннему представлению: разминались, гримировались; кто-то раскатывал ковер на манеже, кто-то в амфитеатре выметал мусор из-под сидений.
Юра Козупеев лениво переругивался с Васильичем: утверждал, что потянул на тренировке спину, и теперь не может выступать — пусть, мол, Васильич ищет ему замену; ну а Васильич, прикладывая руки к сердцу, клялся и божился, что Юре замену не сыскать не то что в труппе — во всей России, а то и в целой Европе. "Ну то-то же!" — басил довольно Юра и шел в гримерку: ему только того и надо было.
Словом, все шло своим чередом.
И вот представление началось. Первое отделение, по традиции, закрывал Васильич. Трюки у него, как я уже говорил, не отличались особой сложностью. Их может работать каждый — была бы аппаратура. Внимание публики умело отвлекала ассистентка: колыхала исполинским напудренным бюстом, кокетливо покручивала немаленькой кормой, протягивая "магу и чародею" то "волшебный платок", то "летающую трость", то — "загадочный ящик", из которого таинственным образом исчезали положенные внутрь предметы. Наконец "родственники" закончили номер и, сорвав жидкий аплодисмент, ушли за кулисы. Точнее, Васильич увел "племянницу", держа ее руку высоко над головой, а сам тут же вернулся и объявил антракт.
После антракта настала наша очередь. Мы исполнили обычную программу: не очень сложную — зато чисто и без ошибок. Нам хлопали больше, чем остальным. (Правда, Козупей уверяет, что ему каждый раз устраивают овацию — однако никто, кроме него самого, этого не слышит.)
Представление закончилось — и все пятьдесят человек, не пожалевшие двадцати рублей на билет, неспешно потянулись к выходу — из прохладного полумрака в раскаленную духоту июльского полдня.
Вся труппа — в полном составе — вышла на поклоны.
Потом, когда последние зрители покинули шапито, мы закрыли двери, выключили свет и разбрелись кто куда.
Я направился в свой фургончик. До вечернего представления оставалось еще много времени, и я хотел поспать часок-другой: так проще переносить жару и голод — ведь плотно поесть я смогу только вечером, после работы; с пустым желудком летается легче.
Я открыл дверцу с нарисованными на ней синей краской крылышками и застыл в изумлении: посреди комнаты на стуле восседал совершенно незнакомый человек и пристально смотрел на меня, слегка улыбаясь. Признаюсь, я опешил. Да и вид у незнакомца был, мягко говоря, обескураживающий: черный, безукоризненно сидящий смокинг, ослепительно белый пластрон, бабочка, в петлице — алая роза, а на мизинце — перстень с прозрачным голубоватым камнем. Наверное, это был бриллиант — я не разбираюсь в драгоценностях. Одним словом, незваный гость не выглядел жуликом или воришкой; напротив, было в его облике нечто значительное, нечто, внушавшее уважение и даже некую робость.
Увидев меня, он поспешно вскочил со стула и весело рассмеялся.
— Ах, здравствуйте, здравствуйте! — он завладел моей рукой и принялся энергично ее трясти. — Вы уж простите, ради Бога! — тут последовал новый взрыв смеха, — что я без приглашения!
— Вы кто? — настороженно спросил я. Тогда мне казалось, что это самый естественный в подобной ситуации вопрос. Как оказалось впоследствии — наиболее глупый из всех возможных.