Когда Пастор завершил свою проповедь, зал благоговейно замер в тишине на несколько минут. Нела почувствовала необъяснимое делание уйти, и в то же время ей сложно было сдвинуться с места. Слова Пастора все еще отдавались эхом в голове, будто эта недосказанность стремилась натолкнуть ее на какую-то мысль, и именно от этой мысли Неле хотелось уйти как можно скорее.
Потом люди начали вставать, направляясь к выходу, Нела заметила на одной из задних скамей человека, чье лицо было закрыто капюшоном куртки. Он тоже не торопился вставать.
Уже в дверях Нела увидела сестру Мэриетт. Та кивнула ей с улыбкой:
– Сестра Конни, мы рады, что пришла сегодня на нашу проповедь. Ты присоединишься к нам за ужином сегодня?
– Наверное, мне сегодня стоит вернуться домой пораньше, – Нела пожала плечами, все еще чувствуя неловкость за прошлый раз, когда она убежала с ужина у всех на глазах.
– Сейчас еще не поздно, – женщина приобняла ее за плечи, – Я вижу, что тебе одиноко. Совместная трапеза объединяет нас. Идем.
Нела все же позволила женщине провести ее наверх. В обеденном зале пока еще было мало людей – только несколько женщин в серых костюмах служительниц храма начинали накрывать на стол.
На кухне ее встретила сестра Паола, которая улыбнулась Неле так приветливо, будто Нела была ее подругой:
– Мы были бы рады видеть тебя почаще, сестра Конни. Вот, возьми тарелки с кашей, только не обожгись – они горячие.
Нела вынесла тарелки и поставила на стол, а затем снова взглянула на стену, где висели портреты. Один из них заставил ее замереть.
В нижнем ряду добавился еще один портрет. Джозеф Патерсон. В своей красной рясе он смотрел на нее с фотографии, и было в его лице что-то пугающее, что вызвало у Нелы жгучее желание поговорить с ним – узнать, что заставило его пойти на такой шаг? Если бы не было слишком поздно. Так же, как два года назад, после смерти матери, Нела долго спрашивала себя, могла ли она отговорить мать от самоубийства? Мог ли отец? Но отец тогда только отвечал: «Нела, ты больше общалась с матерью, чем я. Ты же знаешь, я всегда был на работе. Тебе лучше знать, что было у нее на уме».
И сейчас, хоть Нела и не была знакома с Джозефом, ей хотелось спросить у кого-то, почему его портрет находится здесь среди прочих? Но Нела только достала телефон и сделала несколько снимков других портретов, включая того мужчину, чье лицо еще в первый день показалось ей знакомым. В зале сейчас было пусто, поэтому объясняться ни перед кем не пришлось.
Нела уже собиралась вернуться на кухню, когда внизу услышала шум:
– Теперь я понял! Это вы хозяин этого балагана, правда? Так вот, чему вы учили моего сына!
Нела подошла к лестнице и осторожно поглядела вниз. Но отсюда было не видно говорившего, и она спустилась на несколько ступенек вниз.
Теперь она узнала человека на заднем ряду – он опустил капюшон и стоял перед Пастором, за которым уже собралась толпа народу. Нела нахмурилась. Что делает здесь Герберт Патерсон?
– Я знал, Джозеф никогда бы не сделал это сам! Вы сумасшедший, вы…, – Герберт придвинулся ближе, в его голосе слышалось отчаяние, смешанное с безнадежностью, – Вы думаете, что спасетесь, призывая их к смерти? Вы…
Пастор стоял прямо, и на его лице было непроницаемо смиренное спокойствие. Затем он поднял руку:
– Прошу вас, не оскорбляйте Всевышнего, повышая голос в этой обители. Другие наши братья и сестры сейчас совершают молитву. Если у вас есть груз на душе, я выслушаю вас.
– Я буду говорить при всех! – крикнул Герберт, – Пусть они увидят ваше истинное лицо!
Толпа позади Пастора нерешительно замерла, на лицах людей застыло непонимание. Герберт тяжело дышал, его движения были порывистыми, и в какой-то момент Неле даже показалось, что он вот-вот достанет оружие и совершит непоправимое. Но Герберт только выбросил руку вперед:
– Я знаю, что вы делаете! Думаете, никто не поймет? В вашей гребаной секте было уже несколько самоубийств, и это только то, что я нашел за несколько дней! Кто знает, сколько всего их было?
Он остановился с вопросительным возгласом, обратив взгляд на толпу за спиной Пастора, ожидая ответа, но в коридоре воцарилась секундная тишина. Затем Пастор понимающе кивнул, с трагической серьезностью во взгляде и обратился к Герберту: