— Здравствуй, собака, — Эйден не произнес этих слов вслух, но этого и не требовалось. Он давно уяснил, что дипломатия могла говорить на множестве языков, среди которых вежливость была самым варварским диалектом, ограниченным бедностью слов и карманов. А вот жирный кусок колбасы, напротив, проявлял невероятную сноровку и изворотливость в искусстве переговоров, ловко проскальзывая мимо трудностей перевода.
И, кажется, пес был с ним в этом абсолютно согласен. По крайней мере, приглушенное чавканье сейчас устраивало обоих. Даже Эйдена, рукава которого впитывали собачью слюну пятнами крови его собственной благородной брезгливости. Но зверь молчал, а, значит, выполнял свою часть договора, формально выталкивая страдания Эйдена за грань собачьей ответственности.
Животное было лохматым, мощным и очень по-звериному грозным. Настолько грозным, насколько способна пугать абсолютная непредсказуемость голода хищника. Хотя, на самом деле, псу даже не требовалось скалить пасть, чтобы продемонстрировать величину своих первобытных инстинктов. Фантазия и без того была способна домыслить болезненность споров с хищником. Однако расстояние между собакой и жителями мастерской удерживало не воображение, а, скорее, полное его отсутствие. Закон запрещал любые контакты с животными, а местные обитатели просто не знали о существовании жизни за пределами правил. Точнее, почти все местные жители. Эйден-то сейчас был здесь.
Пес удовлетворенно хрюкнул и попытался лизнуть пальцы Эйдена. Но их джентльменское соглашение уже умещало в себе почёсывание лохматой и дурно пахнущей шкуры, поэтому для остальных фамильярностей там попросту не было места. Эйден вывернул руку, пряча ее за спину, и протиснулся мимо собаки. Дверь легко поддалась и впустила Эйдена в целое облако смешанных запахов и чувств. Тусклый свет, аромат табака, и пыли, и еще чего-то сладковатого, что имело неясные и тревожные очертания, но пока не сложилось в конкретное слово. Хотя Эйден уже успел заметить, что этим словом пахли потрепанные книги, дома пожилых людей и забытые мечты. Эйден не любил это слово. Но он пришел сюда, чтобы поговорить с Вигго, к которому у него было важное дело, поэтому он был готов потерпеть тоску, которую наводила библиотека.
Вигго был самым обычным взрослым. И он уже давно вырос из всего интересного, что отличает детей друг от друга. Поэтому, случись ему когда-нибудь потеряться, Эйден бы сразу забрал его пса себе. Нет, Эйден не желал Вигго зла, просто найти его не было бы ни единого шанса. В самом деле, что бы они стали писать в объявлении о пропаже? Потерялся самый обычный взрослый? Без возраста, особых примет и любимых игр? Проще было бы найти голубя в голубятне, руководствуясь только рисунком трехлетнего малыша. Хотя Вигго был все же больше похож на драчливого воробья. Нахохлившегося и раздутого, с бесцветными редкими волосами, которые лохматыми перьями разукрашивали его макушку, виски и весь образ мрачной чудаковатостью.
Вот и сейчас Вигго выглядел так, словно прятал в морщинах, скрививших его лицо недовольной гримасой, тысячу и один рецепт супа из потрохов и ушей маленьких надоедливых мальчиков. При этом особого аппетита подобные знания у него явно не вызывали. Скорее, наоборот, он испытывал приступы отвращения и спазмы желудка от одного вида розовых детских щечек, которые в темной прокуренной комнате напоминали воспаленные красные язвы на иссушенном чахоткой теле.
— Здесь воняет, — Эйден демонстративно брезгливо пробирался между стеллажей и кип книг, которые были сложены прямо на пол, образуя странное подобие лабиринта.
— Все эти люди давно мертвы, и слова у них тоже мертвые. Только почему-то человеку после смерти достаточно нескольких строк над могилой, а мертвое самолюбие требует целые книги.
Эйден наконец добрался до массивного деревянного стола, который, казалось, был иллюстрацией мифа о великих сражениях, а здесь оказался совершенно случайно, вывалившись со страницы одной их переплетенных кожей и древностью книг. Но мир уже заселили диеты, ссуды и бюрократия, заняв весь ореол обитания человеческих страхов. Поэтому драконам и рыцарству пришлось отступить, а потом и вовсе встать на учет, как вымирающий вид. И только огромный деревянный стол все еще напоминал о том, что когда-то чернила использовались для того, чтобы казнить головы монстрам, а не выписывать справки на очередь за получением новой справки.