- Надолго сюда? - напоследок спросил тот же спокойный голос.
- Насовсем. - Бросил в ответ Кичигин.
Молодой человек встал с дивана, догнал Павла и протянул свою крепкую руку.
- Борис.
- Павел.
Рукопожатие было коротким и крепким. Борис поправил большие очки, до смешного увеличивающие его глаза, и вернулся к просмотру новостей. А наш герой принялся разбирать вещи.
2.
Во дворе была одна ранее не замеченная Павлом деталь - низенькое деревце, практически все ветви которого навсегда обречены быть голыми. В сущности, этот дворик чем-то напоминал Павлу его собственную жизнь. Где-то вокруг шумела огромная жизнь, он был буквально в её эпицентре, но... запертый в узеньком дворике с единственным деревом, и то без листьев.
Он задумался о недавно полученном письме. Письме от человека, которому давно бы стоило исчезнуть из его мира, но вся проблема состояла в том, что с этим человеком исчез бы и весь этот мир. Вот уже три месяца как возобновилась переписка Павла с Дидиан. Странная переписка. Вся насквозь пропитанная вязкими путами памяти и фразочками вроде: «Ты всегда был такой-то и такой-то», «Ха-ха, прости, но чувство юмора у тебя так и не развилось», «Надеюсь, у тебя всё будет хорошо»...
Хорошо? Да что значит это её «хорошо»? Разве не лучше будет «никак»? Не обманывая себя и не притворяясь, принимая и отпуская, не хватаясь за замены старому. Разве это не лучше, чем гнусное и напускное «хорошо» которым нас травят люди, надеющиеся, наконец, от нас избавить свою жизнь?
«Что же ответить... - размышлял Павел - Диди щадит моё самолюбие и не описывает подробностей своей личной жизни. Которая, впрочем, по её мнению меня и не касается. Что же тогда меня касается? Какие-то внешние события, интересные обстоятельства, годные для обсуждения с давним, но не очень близким другом. Или с отцом.
Какая дикость! «Любить как отец». «Любить как отец» женщину, от которой сам хотел детей? Увольте.
“Очень жду ответа от тебя...” - Так кончалось её письмо. Боюсь, Диди, мне нечего написать тебе. Потому что на враньё сил больше нет, а правда слишком корява для твоей жизни и неуместна. Лучше мне помолчать до той поры, когда ты справишься со своей слабостью писать мне и по привычке искать во мне опору в самых сложных ситуациях и в твоём самопознании. Теперь для этого есть другие люди. Возможно, они справляются хуже, но именно они рядом. Именно они - настоящие...»
Тем временем небо затянул купол серых облаков. Дождь хотел было пойти крупными каплями в полную силу, но вместо этого нерешительной мокрой дымкой пропитал всё кругом. Бывают дни, когда задумываешься о связи настроения с погодой, или погоды с настроением. Но эти мысли отпадают у любого человека, кто хоть раз видел отвратительный солнечный свет. Когда кругом ясно и даже чересчур ярко. Когда должно быть светло и на душе. Но солнечного света не хватает на весь оставшийся там мрак, на то, чтобы добраться до дна, сквозь болотистую жижу воспоминаний и согреть. Вот такой солнечный свет поистине сам покажется отвратительным, хотя и не виноват в этом.
«Не знаю, правы ли те, кто говорит про расширяющуюся вселенную, но если это так, то её законы работают отменно во всех сферах и на всех уровнях. - Размышлял Павел, по привычке подмешивая к мыслям приправу из только что прочтённых книг, - Ведь тому есть пример: любое, даже самое славное окончание истории сулит не больше, чем возврат к её началу. Но если правы те, кто подобно Циолковскому видят пространственную и временную сплошную бесконечность, то тут эта история делается попросту бесконечной. Как бы там ни было, разницы нет».
Как вы уже могли заметить по неразберихе в голове Павла, он пострадал от несчастной любви. Вернее, несчастной страсти. В нашей жизни не найдётся ни одного человека, который не прошёл через это. Может и найдётся, но нам с таким человеком не о чем разговаривать, верно? Большинство историй люди благополучно топят в стаканах или выплакивают в подушку, но встречаются и истории вроде истории Павла. Такие истории, от которых рука тянется к пистолету, а ум, изничтоженный надеждами и подозрениями - к безумию.
Подробности истории нам не придётся выкладывать вот так, сразу, потому что Павел и так много раз упоминает о них сам. Первое время он и говорить-то ни о чём другом не мог. А потом вдруг превратился в некое подобие Персефоны, отпускаемой Аидом на лето погостить к матери. То есть время жизни Павла поделилось на две строгие половины - в первую половину он размышлял и творил, бывая даже опасно близко к умиротворению и ...счастью. Но вторую половину времени Павел также глубоко погружался в настоящее и гнетущее. Руки его безразлично опускались к любому делу, сил души хватало разве что на дыхание, самостоятельно текущие мысли и иногда - на виски.