- Ты, конечно, тот ещё засранец, но по отношению к той девушке, а не к Диди, ведь ты говоришь, что вы тогда были не вместе.
О, правда была не в этом, определённо не в этом.
- Да, у Диди тогда появился молодой человек, о котором она не отзывалась иначе как с восхищением, и хотя они, как она утверждает, не спали, всё равно тут мне, как говорится, карты в руки. Моя вина в том, что я не хотел другую и всё равно поступил против себя. И это повторилось потом ещё раз, уже относительно недавно. Мы ещё и не расстались, как я уже отпустил вожжи и снова проснулся утром с чувством глубокого отвращения к себе и с ещё одной лежащей рядом девушкой, размышляющей, что же всё-таки с ней не так. Это было жестоко и безвольно. И отвратительно. Никогда не пытайся спать с человеком, если не собираешься любить его.
Мы помолчали ещё. Павел встал, поставил чайник и стал копаться в тумбочке в поисках чего-то. А у меня сложилось впечатление, что сказанного мало, что это просто проступок, негативный урок жизни, но никак не истинная причина расставания, тем более, после того как они добились от родителей, чтобы им не мешали.
- Это ведь не всё... Павел, что ещё произошло? Как вы могли расстаться теперь, когда добились своего?
- Да, это не всё. В любом случае, прошлое бы всплывало, и у Диди бы появлялись порывы всё закончить, но это не было бы поводом для расставания, особенно теперь. Знаешь, мне грустно оттого, что именно я стал первым мужчиной Дидиан, после которого отношения вообще, а тем более свадьба, могут вызвать скорее панику, чем радость. Но бороться за неё, значит бороться за своё помилование, за то, чтобы не нести в одиночестве ответственность. Я и только я виноват в том, что затеял эту историю, заранее обречённую на провал. Значит, только я должен нести ответственность, не заставляя мою малышку тратить свою короткую молодость и бесценные красоту и здоровье на искупление моих грехов.
Павел вдруг замер, задумался на мгновение и, обернувшись ко мне, заговорил решительным голосом.
- Знаешь, ведь ещё до истории с Диди, до того, как полюбил её и до того, как меня поставили перед выбором - она или род, задолго до этого я совершил нечто, заранее лишившее меня прав и на любовь родственников и на любовь женщины.
И Павел рассказал мне, что он сделал.
Бумага, конечно, всё бы стерпела, но одного даже самого малейшего повода хватило бы никогда не писать, что именно он сотворил, никогда не произносить и никогда больше не слышать подобного. С одной стороны, я испытал глубочайшее отвращение к Павлу и его омерзительному «проступку», но с другой...
С другой стороны, совершенно безотчётно, я поселил в душе и глубокое уважение к этому человеку. Потому что он жил со своим грехом. Именно жил, нёс, как тяжкое бремя, не оправдывая себя, не пытаясь забыть, не пытаясь и получить прощение. Даже сейчас, сказанное им было не исповедью, но лишь объяснением, ничего не оправдывающим и ничего не меняющим. Павел нёс с собой по жизни огромный груз вины и спокойно терпел своё наказание, которое по большей части было в отнимаемой у него любви и в другом восприятии мира; одновременно тонко чувствуя подоплёку каждого явления, он терпел истязания плетьми неусыпающей совести, подогреваемой мощным воображением.
- Ты рассказал ей эту историю?
- Нет. - Усталый, разбитый и измученный голос Павла звучал, словно у меня в голове. - Я не смог. И никогда не смогу. Разве я могу себе позволить взвалить на её хрупкие плечи такую ношу? Нет, то, что я сделал, оставляет меня в одиночестве. Я могу попытаться быть лучше и сделать жизнь других лучше, могу попытаться поступать правильно, но никто никогда не сможет разделить со мной мою собственную жизнь, мой секрет.
Можно было утешить его тем, что рассказав мне, он уже разделил свой секрет и свою ношу, но разве это была бы правда? Я прекрасно понимал, что остаюсь для него человеком из внешнего мира, что мои слова ничего не изменят и что настоящее сочувствие, настоящее сопереживание, понимание я не испытал и не испытаю.
- Что теперь будешь делать? - спросил я, поднявшись и взглянув на часы.
- Да есть небольшой план. Теперь, когда ничто не отвлекает и ничто не держит, мне нужно сосредоточиться на нём.
- И в чём план? - я уже одевался и собирался уходить.
- Увидишь.
На этом наш разговор исчерпал себя. Мы пожали друг другу руки, и я ушёл. Домой идти было ещё очень рано, куда-либо ещё - не нужно, сидеть в баре или кафешке - не на что. Так, в попытках придумать себе занятие, я вернулся на площадь и направился вниз по проспекту и только прошёл буквально пару домов, как меня остановила незнакомая девушка, выбежавшая из арки ближайшего дома. Ростом примерно с меня, в красной потёртой на локтях расстёгнутой куртке с капюшоном и с рюкзаком на плечах. Красавицей, конечно, не назвать, но её маленькое почти круглое личико с ямочками на щеках, курносым носиком, её мальчишеская стрижка и небрежные естественные движения показались мне довольно милыми.