Всё, что учёные по сию пору изучают как наследие Эогана О'Салливана, - это, во-первых, пара чулок, которые были отданы в починку Кэйт Ни Лири и которые она удержала у себя за неуплату, a во-вторых, листок из манускрипта Ирландской королевской академии от ноября 1770 года, где на обороте написано в весьма небрежной орфографии: "Прошу и умоляю просвещённого читателя не ставить мне в вину мой почерк, ибо виноват в этом не я, а скорость руки и тревога сердца и ума, которая меня терзает. - Писано Эоганом О'Салливаном". Язык, на котором писал Эоган, сейчас знают настолько немногие, что извиняться за плохой почерк было не больше нужды, чем шумерскому резчику за не вполне ровный столбец клинописи. Что же до чулок, то они нужны были Эогану позарез, так как он собирался щегольнуть ими во время матча в хоккей на траве в Фахе, и он послал вдогонку Кэйт Ни Лири целую литанию разрушительных проклятий. Отправился ли он на матч без чулок или остался дома, - это по сей день является предметом спора учёной общественности.
Для установления подлинности упомянутого автографа был приглашён крупнейший из биографов Эогана - отец Патрик Диннин. Нужно сказать, что Эоган давно уже крепко раздражал отца Диннина. Этот учёный вёл поиски манускриптов по чердакам и амбарам, выхватывал рукописи Эогана изо рта у овец, жёваные-пережёваные, одну из лучших его сатир он впервые прочёл, приподняв за хвост селёдку, которая была в неё завёрнута, другую обнаружил в скрученном виде, заткнутую вместо пробки в бутыль с виски. Отец Диннин брезгливо разбирался в многочисленных женщинах Эогана, чтобы составить грамотный комментарий, и собственными его словами было: "Хотя я досконально изучил все события из жизни Эогана О'Салливана, ни одного из них я не могу датировать, а иных не могу и вслух упомянуть". Как-то ему пришлось пить целую ночь с Дарби О'Грэйди, чтобы тот спел ему все песни на стихи Эогана, какие знал, а перепить старого Дарби О'Грэйди возьмётся не всякий даже и далёкий от Церкви человек, а не то что священник. Не раз отец Диннин выбирался со своим велосипедом из канавы, куда его забрасывала злая судьба, и к концу всей работы он уже не сдерживаясь поносил Эогана на чём свет стоит.
Появившись в то утро в Дублине, под сводами Ирландской королевской академии, совершенно жёлтый с лица отец Диннин поправил очки и всмотрелся в записку: "...и тревога сердца и ума, которая меня терзает", - прочёл он язвительно.
- Да, это рука Эогана О'Салливана, - кивнул он. - Очень на него похоже. И при его беспорядочном образе жизни, - желчно добавил отец Диннин, - я нимало не удивлён, что что-то его терзало.
- А что же могло его терзать, коллега? - осведомился один из присутствовавших профессоров.