- Как же вас звать, дорогой друг? Ведь нам предстоит довольно длительное путешествие, и надо бы познакомиться поближе.
- Мне запрещено с вами говорить, - буркнул жандарм.
- Это почему же? Ведь мы с вами в некотором смысле товарищи по несчастью.
- Мне приказано обращаться с вами как со шпионом.
- Со шпионом? - Энгельс обернулся к жандарму и с деланным испугом вытаращил глаза. - В чью же пользу я шпионил - Пруссии, Австрии или России?
- Мне это неизвестно.
- И мне тоже. Но интересно ведь! А может, я агент китайского императора или японского микадо?
Конвоир ничего не ответил. Они приближались к лесу, и он стал еще более напряженным.
- А как вы думаете, друг мой, - снова через некоторое время заговорил Энгельс, - какая из этих держав заплатила бы мне за шпионаж больше?
Жандарм опять промолчал. Они вошли в лес, и конвоир то и дело озирался по сторонам. Энгельс заметил это. "Эге, да ты не из храброго десятка!"
- Я думаю, что Пруссия вообще ничего не заплатила бы. Поскольку я все-таки прусский подданный, мне сказали бы, что я лишь исполняю патриотический долг. Австрийцы, если бы и заплатили, то, конечно, очень мало - они сейчас сами в тяжелейшем положении, им не до этого. А вот кто хорошо дал бы, так это царь Николай. Как вы думаете, сударь, почему?
Жандарм неопределенно хмыкнул. Энгельс понял, что интересного разговора не получится, и тоже замолчал.
Минут через сорок путников догнали две военные подводы, спешившие, как видно, в Кайзерслаутерн. Энгельс заявил, что он не пойдет дальше, пусть конвоир реквизирует одну из подвод. Тому ничего не оставалось, как выполнить это требование. Ездовые косо посматривали на арестанта, но возражать не решились.
В Кайзерслаутерн приехали уже к вечеру. Энгельс предложил сойти с подводы и направиться во Фрухтхалле, где надеялся еще застать кого-нибудь из членов правительства. Жандарм согласился, так как по инструкции он должен был передать арестованного именно в руки правительства.
Энгельс не ошибся в своем расчете. Когда подходили к Фрухтхалле, оттуда вышли сразу двое - Молль и Д'Эстер. Иосиф рубил ладонью воздух и что-то горячо говорил, Карл озабоченно слушал.
- Привет от узников революции! - крикнул Энгельс.
Друзья оглянулись, узнали Энгельса и бросились к нему.
- Как? Ты еще и в оковах? - изумился Д'Эстер.
- Что ты! Господь с тобой! - Энгельс вытянул напоказ руки. - Ты слишком плохого мнения о господах Цице и Грейнере. Это не оковы, не кандалы, а всего лишь либеральные наручники.
Молль схватил Энгельса за руки и повлек за собой.
- Быстро, быстро! Они еще там. Пусть увидят собственными глазами.
Через несколько минут все четверо с шумом ввалились в большую, ярко освещенную комнату - кабинет министра внутренних дел Николауса Шмитта. Кроме самого министра здесь находились и другие члены правительства и, видимо, только что прибывший Самуэль Чирнер, один из главных руководителей недавнего восстания в Дрездене.
- Господа! - обводя всех негодующим взглядом, воскликнул Молль. - Я надеюсь, вам достаточно хорошо известен этот человек. Он хочет сказать вам несколько слов.
Все затихли. Энгельс вышел вперед и начал тихо и спокойно:
- Месяц назад, милостивые государи, я принимал участие в эльберфельдском восстании. В меру своих сил и способностей я сделал все, чтобы помочь ему. Но руководители восстания, боясь дружбы, возникшей между мной и рабочими, предали меня - вынудили покинуть Эльберфельд.
- Снимите с него наручники, - вполголоса проговорил Чирнер.
Конвоир сделал было движение, но тотчас в нерешительности остановился.
- Тогда я думал, - громче и резче продолжал Энгельс, - что это предел низости. Но теперь я вижу, что ошибался. Господин Хёхстер, председатель эльберфельдского Комитета безопасности, по крайней мере, не приказывал арестовать меня, не называл меня шпионом. В Эльберфельде все-таки никому не взбрело в голову надеть мне наручники и под конвоем, пешком, погнать в Кёльн. А вот ваши коллеги Циц, Грейнер и комиссар Мюллер на это пошли!
- Какой позор! - воскликнул кто-то.
- Да снимите же наручники! - повторил Чирнер.
Жандарм наконец решился. Щелкнули замки. Наручники спали. Жандарм хотел взять их, но Энгельс не отдал.
- Господа! - сказал он, побрякивая железом. - Ведь никто из вас никогда не носил эти изысканные манжеты. Не хотите ли попробовать?
Все молчали. Энгельс бросил наручники на стол министра:
- Революционный фанатизм ничуть не лучше всякого иного...
- У вас есть пакет от Грейнера? - спросил жандарма Шмитт.
- Никак нет, - испуганно отчеканил тот.
- Ну какой-то отчет, донесение, уведомление?
- Ничего нет.
- Где же ему писать отчеты! - зло, сквозь зубы проговорил Молль. - Он по горло занят ловлей революционеров.
- А на словах он вам хоть что-то передал? - продолжал допытываться министр.
- Мне только было сказано, что с арестованным следует обращаться как со шпионом.
Д'Эстер возбужденно зашагал вдоль стены:
- Черт знает что! После такого обращения с моим товарищем по партии, с коммунистом я не могу больше оставаться в правительстве. Немедленно отпустите его!
- Да, конечно, - согласился Шмитт. - Надо немедленно отпустить. Мы отпускаем вас, господин Энгельс, под ваше честное слово.
- Под честное слово? - вскинул брови Энгельс. - Но почему я должен его давать?
- Ну, видите ли, - замялся Шмитт, - вас все-таки арестовал член правительства, наш коллега. Мы обязаны уважать его решения. У него, надо думать, имелись какие-то соображения...
- Ах, вот оно что! Никакого честного слова я вам давать не намерен.
Д'Эстер, Молль, Чирнер принялись уговаривать Энгельса, но он оставался непреклонен.
- Но войдите в наше положение! - взывал Шмитт. - Что же нам делать?
- Не знаю! - отрезал Энгельс. - Я могу и дальше оставаться под арестом, могу последовать в окружную тюрьму.
- Что да, до получения отчета от Грейнера, видно, только это и остается, - озадаченно проговорил Шмитт.
- Если так, то я настаиваю, чтобы конвой был снят немедленно, сказал Д'Эстер. - Энгельс пойдет в тюрьму без конвоя.
- Согласен, - кивнул головой Шмитт. - Я просто напишу записку начальнику тюрьмы, и арестованный сам ее передаст.
- Забавно! - сказал кто-то.
Шмитт придвинул к себе бумагу и стал писать.
- По крайней мере, распорядитесь, чтобы камера была поуютней и попросторней - я люблю пошагать. - Энгельс подошел к столу, ожидая, когда Шмитт кончит записку. Тот вскоре кончил, положил записку в конверт, запечатал его и подал арестованному.
Энгельс взял конверт, тряхнул им над головой:
- Милости прошу в гости, господа. Надеюсь, временное революционное правительство действительно предоставит мне лучшую тюремную камеру во всем Пфальце.
Он пожал руку Шмитту и в сопровождении Молля вышел на улицу.
В этот же вечер, через два-три часа, многие в городе уже знали об аресте Энгельса, а утром это стало известно всем жителям и вызвало много противоречивых толков и предположений. Сторонники решительного направления единодушно осуждали власти, сочувствовали узнику, а некоторые из них были даже за то, чтобы освободить его силой.
Д'Эстер, возмущенный и обескураженный арестом друга, забыл вчера при первой встрече с ним сказать, что Маркс прислал ему на его, Д'Эстера, адрес письмо. Вспомнив об этом перед сном, Д'Эстер ужаснулся своей забывчивости, всю ночь плохо спал, а утром сразу же отправил письмо арестованному.
Энгельс вторую ночь подряд спал в заключении, и сон его опять был крепок и безмятежен. Он проснулся с ожиданием чего-то очень приятного. Должно быть, вот-вот откроют дверь и скажут: "Милостивый государь, вы свободны!" И дверь действительно вскоре открылась. Вошел тюремщик. Он принес завтрак. Это разозлило Энгельса. Стало быть, его не намерены немедленно выпустить? Он мрачно взглянул на тюремщика. И тот, словно только теперь, под этим недобрым взглядом, вспомнив о письме, протянул его арестованному.