Меня разбудили солнечные лучи, настойчиво стучавшие в мое окно. Голова шла кругом. Я пытался осмыслить прошедший день. Часы показывали полдень.
Я был голоден и пошел готовить себе еду. На общей кухне я столкнулся с Андреем. От него не укрылся испуг, оставивший печать на моем лице. На его ненавязчивые вопросы я отвечал уклончиво. Поняв, что от меня он ничего не узнает, Андрей завел речь о посторонних предметах. Поддерживая разговор, я спросил его как бы между прочим об отце. По лицу Андрея пробежала легкая тень. Он ответил, что Федор Федорович ушел на охоту, поспешил прервать разговор и ушел по своим делам. Глядя ему вслед и продолжая готовить, я внезапно ощутил приступ дурноты. Мысли путались в голове и всё никак не успокаивались.
Я принялся за свою скромную трапезу, чтобы отвлечься на вкус пищи. Какое-то время я ни о чем не думал, и озарение пронзило мой праздный ум внезапно и беспощадно. Я понял, что лицо Андрея и лик на стволе зловещего дуба имели много схожих черт!
Сначала я поспешил отказаться от этой мысли. Это была естественная реакция – разве любой другой человек, испугавшись, не начнет отрицать невероятное? Попеняв себе за малодушие, я взял себя в руки и постарался спокойно оценить факты, которыми располагал, даже если они не укладывались в привычные рамки человеческого знания. В конце концов, я ведь ожидал чуда – глупо теперь было не признать его существование.
На море я отправился в четыре часа, когда послеполуденный зной утихал. Мысли мои неизменно возвращались к лесному существу. Память вероломна — пережив сильный ужас, мы зачастую забываем детали. Остается только слепок чистой эмоции, которую мы пережили, неясные очертания первоначальных образов, пробудивших в нас сильные травмирующие чувства. Морская вода немного исцелила меня, заставила умолкнуть мое беспокойство. Назад я возвращался уставший и довольный.
Я не уследил за временем, и сумерки застали меня на полпути домой. Зрение в это время дня становится обманчивым, а тени – излишне красноречивыми. Степь, постепенно уходившая во власть вечерней темноты, теперь казалась притихшей и унылой. Смолкли и ветра, до этого холодившие мое не успевшее высохнуть тело. Даже степные насекомые хранили молчание. Беспечность во мне ушла, уступив место тревоге. Я готов был поклясться, что еще днем эта беззаботная степь играла яркими красками. Теперь же ее нельзя было узнать. Я остановился и отчетливо, как нечто совершенно очевидное, понял: за мной наблюдали.
Я обернулся вокруг, стараясь высмотреть наблюдателя. Ничто не шевелилось, всё замерло. Я напряженно вглядывался в солончаки, в травы и кустарники, в мелкие деревья, разбросанные там и сям. В тенях мне что-то чудилось, но я не бежал, не хотел поддаваться панике. Приготовил себя к возможному бою, хоть мне и нечем было сражаться.
Я пошел дальше, вслушиваясь в тишину, ожидая, что возможный преследователь выдаст себя. По моему лбу побежал липкий пот, тело заболело от сильного напряжения. Может, я унаследовал от далеких предков повышенный инстинкт самосохранения, но в моем мозгу сам собой начался обратный отсчет; он шел от пяти до одного, неспешно, но каждую секунду усиливая напряжение моих мышц. Я чувствовал, что мою спину буравит взгляд неизвестного.
Досчитав до единицы, я развернулся и с диким криком бросился вперед. Рядом никого не было. Степь безмолвствовала.
Я стоял как дурак, всматриваясь в слепой сумрак. И всё же заставил себя усомниться в ошибке. До сих пор мое обостренное чутье вело меня к несказанным и таинственным вещам. Оно и теперь вопияло в моей голове. И не могло ошибиться. Минувшим днем я видел нечто в пропитанной скорбью старой дубраве. Теперь нечто знало, что я один из тех, кто чувствует его близость.
Неприятный холодок окутал меня с головы до ног. Предательские сумерки изменили знакомую мне дорогу, очертания степи стали другими. Каким-то образом мой обратный путь домой, который я хорошо знал, исчез, и я не знал теперь, где нахожусь. Никогда ранее не чувствовал себя таким дезориентированным и беспомощным, но тем не менее я не стал поддаваться страху.
Сверившись с часами и посмотрев, в какой стороне зашло солнце, я попытался сориентироваться на местности и двинулся в северном направлении. Тишина была столь пронзительной, что нарушали ее только мои шаги по осыпающемуся песку да стук крови в висках. Время мучительно тянулось, и я постоянно бросал взгляд на часы. Сумерки сгущались, и страх потеряться в темноте сильнее сжимал мое сердце. Казалось, я бродил целую вечность по степи, укутанной неким злым и незримым колдовством, но так и не встретил по пути никаких знакомых ориентиров. Боюсь, что последние я мог просто не признать в обманчивой тьме.