Но не только участившиеся проблемы с женой тяготили его.
После 20 июля жизнь военно-политической верхушки рейха стала другой. На некоторое время самыми важными сделались две вещи: объяснить всем и каждому, что общение с заговорщиками являлось делом несущественным, служебным, что недоверие к ним присутствовало всегда, а также выразить крайнюю преданность фюреру в столь трудную для него и для всей нации минуту.
Спустя два дня после покушения в перерыве экстренного совещания у Кальтенбруннера на Вильгельм-штрассе, где размещалась штаб-квартира РСХА, Шелленберг вышел в сад дворца принца Альбрехта, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Классический венский сад с его опрятной пышностью вполне соответствовал вкусам шефа СД. Возле розария к нему подошел Мюллер.
— У вас усталый вид, Генрих, — заметил Шел-ленберг.
— Да, — мрачно кивнул Мюллер, — забот прибавилось.
— Если так пойдет дальше, можно сломаться. Здоровье не железное. Скажите обергруппенфюре-ру — он даст вам пару часов на отдых.
— Отдохнем в могиле. Да и вообще, знаете, если хочешь порадовать людей, расскажи им, как тебе плохо. Так что лучше помолчу.
— А вот я с удовольствием потратил бы денек-другой, чтобы позагорать где-нибудь в Альпах.
— Да? Это возможно, — оживился Мюллер. — Если ответите на один вопрос. Уж не обессудьте, Вальтер, но мне поручено вести расследование по событиям двадцатого июля, и поэтому я вынужден закрывать все бреши.
— Конечно. Спрашивайте.
— Скажите, письмо от некоего доброжелателя по прозвищу Пилигрим — я знаю, что вы его получили накануне событий... В нем содержалось предупреждение о предстоящем покушении на фюрера. Думаю, вы понимаете, о чем я говорю. Какова судьба этого послания? Вы не предприняли никаких действий, чтобы воспрепятствовать катастрофе?
Темные глаза Мюллера впились в лицо Шеллен-берга.
— Курить хочется, — сказал тот.
— Вы же не курите.
— Почти не курю. Поэтому предпочитаю французские. В них нет крепости, как будто балуешься пустяком.
Шелленберг замолчал и молчал долго, прямо глядя в глаза Мюллеру. Потом тихо, с расстановкой, выдерживая паузы, заговорил:
— Когда бы я получил такое письмо, то немедленно передал бы его рейхсфюреру. Когда бы я его получил... Коль скоро вы считаете, что я его получил, вам следует поинтересоваться у рейхсфюрера, передавал ли я ему это письмо? Но если вы думаете, что я утаил его с какими-то коварными намерениями, вам все равно необходимо доложить об этом рейхсфюреру, поскольку именно он отвечает за ход расследования перед фюрером. Второй вопрос. Когда вам стало известно, что я якобы получил это письмо? Если после трагических событий, то необходимо указать источник этой информации. А вот если до произошедшего, то важно ответить: почему сами вы не предприняли нужных действий, чтобы предотвратить преступление? — Шелленберг с подчеркнутой озабоченностью огляделся и добавил: — Группенфюрер, ваше рвение мне абсолютно понятно. Как соратник по партии, как коллега, как друг, в конце концов, могу обещать, что о ваших вопросах никто не узнает. Потому что я отношусь к вам с большим уважением. Ну и, конечно, еще потому, что это повредит нашему общему делу.
— Вы оказываете мне услугу?
— А как бы вам хотелось?
Мюллер понял, что полуфранцуз уложил его на обе лопатки. Идти с этим к Гиммлеру было равносильно самоубийству. С трудом скрывая досаду, он произнес:
— Хорошо, Вальтер, будем считать, что все ответы приняты, тема закрыта. — Он повернулся, чтобы уйти, но задержался, словно вспомнил о чем-то. — Да, и вот еще. Чтобы закрепить это решение, я попрошу вас не позже завтрашнего утра произвести арест адмирала Канариса. Во имя нашего общего дела. Надеюсь, как патриота фюрера, вас не затруднит такая миссия?
Это не был апперкот, но грубый джеб — быстрый, прямой удар в голову. Шелленберг даже не сразу нашелся, что ответить. С Канарисом они были в хороших, можно сказать, приятельских отношениях, много встречались, совершали конные прогулки, но ведь и Мюллеру доводилось музицировать в доме адмирала. Подумав, Шелленберг решил не задавать лишних вопросов.
Всё, на что он решился, — это приехать в особняк Канариса на Бетацайле не утром, как того хотел Мюллер, а во второй половине дня. Оставив сопровождавшего его гауптштурмфюрера возле машины, он поднялся по лестнице и позвонил в дверь, из-за которой доносились звуки рояля.
У Канариса были гости. При виде Шелленберга он попросил их покинуть комнату.