Гиммлер умолк. Молчал и Шелленберг.
— Скажите, бригадефюрер, — сказал Гиммлер, — вы сами-то верите, что мы получим это оружие возмездия?
— Получим. Несомненно, — заверил Шеллен-берг и добавил со вздохом: — Но может так статься, что к моменту, когда мы его получим, у нас уже не будет Германии.
Гиммлер вновь погрузился в задумчивость.
— Вот что, — сказал он наконец, — ваш контакт с людьми из «Интеллидженс Сервис» еще сохранился?
— Вы имеете в виду переговоры по урановому проекту?
— Да. Со шведами, кажется?
— Так точно. Его еще можно оживить.
— Будем считать, что я одобрил эту работу. Подробности обсудим вечером. А сейчас зовите сюда Керстена.
Часть третья
Гесслица доставили на Принц-Альбрехтштрассе непосредственно в кабинет Мюллера, поскольку там гарантированно отсутствовало прослушивающее оборудование. Мюллер сидел за столом с выражением мрачной озабоченности на лице: всю последнюю неделю он был занят эвакуацией архивов гестапо из Болгарии и Румынии, куда стремительно вошли войска Красной армии, а спешно созданное правительство Отечественного фронта в Софии обратилось к советскому правительству с просьбой о перемирии и даже объявило войну Германии. В кресле возле стены, заложив ногу на ногу, расположился Шольц.
— Снимите наручники, — бросил Мюллер сопровождавшему Гесслица унтер-офицеру. С поспешной старательностью тот выполнил приказание. — И можете идти. А вы, — обратился он к Гесслицу, растиравшему кисти рук, — садитесь за стол. Вон туда.
Гесслиц тяжело опустился в кресло, застонавшее под тяжестью его тела.
— Вы инспектор. Криминальрат в крипо. Так? Не надо вставать. Просто отвечайте.
— Так точно, группенфюрер. Вот уже тридцать лет.
— Где служили?
— Здесь. Всю жизнь в Берлине. Сперва шупо, потом крипо.
— У вас было много разных начальников.
— Я всегда следовал должностной инструкции.
— Ответ настоящего пруссака. Похвально.
— Благодарю вас, группенфюрер.
— А вот мы в Баварии опираемся на интуицию и здравый смысл.
— В наших инструкциях об этом ни слова.
— Пилигрим... Странный выбор для псевдонима. Пилигрим — это же странник, путешественник, скиталец. — В холодных глазах Мюллера появился гипнотический блеск. — В первоначальном значении peregrinus понимали как «чужестранец», «человек вне отечества».
— Я не силен в латыни.
— Напрасно. Служитель закона должен знать основы хотя бы римского права. А оно изложено именно на этом языке. — Мюллер пожевал губами. — Ну, да ладно. Оставим вежливость дипломатам. Мы с вами, коллега, мыслим категориями сыска, нам ни к чему прятать свои эмоции за пустопорожней болтовней. Вы хотели меня видеть. Зачем?
— Чтобы спасти свою шкуру.
— Полагаете, это в моих силах? Вас ведь задержали не просто так?
— Я всего лишь имел неосторожность снять трубку, когда позвонил Небе.
— Это я знаю. — Мюллер пролистнул протокол допроса Гесслица в Плетцензее.
— Гарантией моей благонадежности может служить письмо.
— Письмо.
— Подписанное псевдонимом Пилигрим.
— Да-да, письмо. — Мюллер встал, сунул руки в карманы брюк, обошел стол и уселся напротив Гес-слица. — Между прочим, в этом письме содержалась опасная информация. Вы решили сделать ее еще более опасной.
— Я решил исполнить свой долг.
— Долг? Почему?
— Потому что при сложившихся обстоятельствах мне понадобился покровитель.
— А Артур Небе вас не устраивал?
— Группенфюрер шел к своему концу.
— Откуда у вас эта информация? — спросил Шольц из своего угла. — Вы имели контакт с заговорщиками?
Гесслиц повернулся к нему:
— От Небе, конечно. За годы службы у меня сложились с ним доверительные отношения. Небе пил, а когда напивался, говорил лишнее. Мы встречались на конспиративной квартире на Эрепштрассе.
— Это его личная квартира, — с нажимом произнес Мюллер. — Квартира для тайных встреч с бабами.
— О, я не знал.
— Всё вы знали. — Мюллер откинулся на спинку кресла. Гесслиц с трудом выдержал его прямой взгляд. — Боюсь, вопросов к вам у нас больше, чем у вас ответов.
— Я готов к любым вопросам, группенфюрер.
— Письмо токсично, — заметил Шольц. — Но не менее токсичен сам отправитель.
— У меня нет доказательств, достигло это письмо адресата или нет, — с невозмутимым видом возразил Гесслиц. — Я выразил свою преданность, которая только укрепится, если меня избавят от преследования.