— То есть вы видите какую-то свою надобность для нас?
— Конечно. Я полезен на своем месте, поскольку лично знаю многих людей, с которыми работал Небе и которые станут говорить и со мной.
Мюллер поднялся. Неуклюже вскочил и Гесслиц.
— Хорошо, криминальрат, — сказал Мюллер, — сейчас вас проводят в другую комнату, где вы продолжите разговор со штурмбаннфюрером Шольцем после того, как он освободится.
Он вызвал дежурного офицера и приказал увести Гесслица в кабинет этажом ниже. Когда за ними закрылась дверь, Мюллер подтянул полы кителя, уселся на стол, закурил и вопросительно посмотрел на Шольца.
— Нет, — помотал головой Шольц, — он не провокатор. Сейчас он выкручивается, но понятно, ему нужна какая-то опора. Разумеется, любые формы альтруизма исключены.
— Вот скажи мне, Кристиан, разумно ли в разгар кампании возмездия искать опору в гестапо?
— А где еще ему искать опору? — вопросом на вопрос ответил Шольц. — Он умный человек, этот Гес-слиц. Он прав. Многие затаились, прижали уши. А ведь это влиятельные люди с хорошими связями. Небе был свой. Своими будут и его доверенные лица. У Гесслица и правда нет рычагов для шантажа. Кто знает про письмо, кроме нас двоих? Он хочет выкрутиться и одновременно укрепить свои позиции. Это очевидно.
— В таком случае ценность его не столь высока, как ему кажется.
Шольц поежился, словно от холода, поднялся, подошел к Мюллеру и протянул ему несколько фотографий.
— Тут другое, — задумчиво произнес он. — Вот, взгляните.
Зажав сигарету в зубах, Мюллер быстро просмотрел фото.
— И что?
— Я получил их вчера вечером из Цюриха. Вот это Майер, я говорил вам, эмиссар Шелленберга. А этот. не узнаете? Прошлый год. Перестрелка возле «Адлерхофа».
— Перестань говорить загадками.
— Это Франсиско Хартман, управляющий «Ад-лерхофа». Предположительно, агент, связанный с теми русскими радистами, которых подстрелили в Нойкельне.
— Он ведь, кажется, был убит?
— Мы так думали. Я своими глазами видел, как в него угодили пули. Но видите, он цел и даже, кажется, вполне здоров. Интересно то, что его засекли рядом с Майером. Тот кофейничал в уличном ресторане, а Хартман сидел неподалеку и читал газету.
— Интересно, Шольц, другое — почему его до сих пор не вывезли?
— Это первое, что мне пришло в голову. Но потом, когда к нам попал Гесслиц, я подумал, что ситуацию можно использовать с большим эффектом.
— При чем здесь Гесслиц?
— Генрих, вы же, как и я, тоже не верите в случайности. Вспомните, там же, возле «Адлерхофа», был ранен и Гесслиц, который по смутным причинам ввязался в перестрелку. Впоследствии он утверждал, что в ювелирном магазине отеля в это же время планировалось ограбление. Мы проверили: да, люди крипо были задействованы в предполагаемой операции, но не участвовали в стрельбе. Из «Шарите» Гес-слица вытащил Небе. Возможно, он не хотел, чтобы тот выдал какие-то подробности о его связях.
— Ты хочешь сказать, что Гесслиц знал Хартмана.
— Я хочу сказать, что он его знает. И еще, груп-пенфюрер, я хочу сказать, что меня не оставляет подозрение, что тот крот в РСХА, о котором говорил радист Лемке, — он-то и есть, Вилли Гесслиц. Для нас, баварцев, интуиция важнее служебных норм!
Зажав горящую сигарету в зубах, Мюллер взял досье Гесслица и, щурясь от лезущего в глаза дыма, пробежал пару страниц, отмеченных закладками. Затем протянул досье Шольцу:
— Хм. Что ты задумал, Кристиан?
В бесцветном лице Шольца промелькнула искорка азарта. Он сунул досье Гесслица под мышку и задумчиво произнес:
— У нас есть возможность накрыть их всех. И Шелленберга в придачу.
Покинув кабинет Мюллера, Шольц поспешил в конец здания, где в подвале располагались камеры внутренней тюрьмы гестапо. Там до сих пор держали бледного, изможденного радиста Лемке. Шольц показал ему фотографию Гесслица. Лемке не опознал этого человека. «Что будет со мной?» — простонал он в спину Шольцу. «Ждите», — был ответ, и дверь обреченно захлопнулась.
В узком боксе комнаты для допросов Гесслиц промаялся больше часа. Все мысли его были только о Норе. Она провела ночь, не имея никаких сведений о нем. Как же она, должно быть, напугана! Приступ страха мог попросту раздавить ее больное сердце! А у него не было возможности предупредить хотя бы соседей, они бы помогли ей в трудную минуту. К моменту, когда появился Шольц, Гесслиц готов был грызть каменные стены от беспокойства за жену.
— Господин Гесслиц, мы вас отпускаем, — с улыбкой облегчения на губах провозгласил Шольц. — Вы можете работать дальше, как если бы ничего не произошло. Все подозрения с вас сняты. Так что давайте, как страшный сон, забудем этот неприятный для всех нас инцидент. Но вы и сами виноваты, — погрозил он пальцем, как грозят детям. — Пришли бы к нам раньше, рассказали бы об отношениях с изменником Небе. Ничего бы такого и не было. Да, вот еще, вам надо подписать кое-какие бумаги. Что делать, бюрократия нас когда-нибудь всех прихлопнет, вот увидите. — И пока Гесслиц расписывался на ворохе регламентирующих каждый чих документов, Шольц в своей мягкой, успокаивающей манере продолжал говорить: — Сегодня отдохните, успокойте супругу. Она, наверное, испереживалась, бедняжка. А завтра прошу вас к себе, скажем, в десять утра. Вас устроит? Кабинет мой сорок пятый. Запомните? Это здесь, по коридору и — направо. Обсудим нюансы нашего дальнейшего сотрудничества. Уверен, что оно будет плодотворным и взаимно удовлетворительным.