Он, разумеется, не мог знать, что решение идти ва-банк созрело у Гелариуса вследствие подозрительного исчезновения Кушакова-Листовского, на которого, собственно, и возлагался груз взаимоотношений с Хартманом. При этом Гелариус, после покушения на Гитлера из опасений преследования со стороны гестапо перешедший на нелегальное положение, до сих пор не сообщил о советском агенте ни информслужбе Ватикана, ни американской разведке, с которыми — на всякий случай, и с теми, и с другими — он вел свою игру. В положении «использованного» крота внутри германской верхушки он никому не был интересен, и, чтобы доказать свою важность, ему надо было принести нечто сногсшибательное, нечто такое, до чего мог дотянуться только он один. Время играло против него. Довольно того, что он неделю не мог добиться аудиенции у советника апостольской нунциатуры в Берне, а когда наконец встретился с ним на набережной Ааре, то услышал умиротворительную проповедь: «Вам надо быть осторожным. Поезжайте куда-нибудь на озера. Там вы будете в безопасности. Ваши заслуги достойно оценены Святым Престолом. Мы будем молиться за вас» — как будто Информационное бюро, в котором на самом деле служил советник, являлось не разновидностью разведки, а католической богадельней, раздающей благословение всем нуждающимся, причем абсолютно бесплатно.
Теперь, приехав с Мари в Берн, Хартман предельно остро ощутил свою уязвимость. Его не очень интересовало, для кого старается Гелариус, — важно, что его «пасли». И это при том, что он остался в опасном одиночестве, тем более тяжелом в свете очевидной перевербовки Кушакова-Листовского, который только один и мог выдать его врагу, а значит, выдал и всех других, с кем имел дело, включая радистов.
В первый же день, воспользовавшись тем, что Мари с дороги решила отдохнуть в номере отеля, Хартман отправился на Марктштрассе, где располагалась явочная квартира советской разведки. Как в прошлый раз, он убедился, что в окне не выставлена свеча, знак, предупреждающий об опасности, поднялся наверх и нажал кнопку звонка. В квартире по-прежнему было тихо. Хартман вышел на улицу и на всякий случай свернул в узкий переулок, чтобы убедиться в отсутствии хвоста.
Впереди были еще три дня и шанс застать кого-нибудь по этому адресу, но он уже не надеялся.
День был ветреный, необыкновенно прохладный для сентября. По покрытой солнечными пятнами Марктштрассе с тихим шорохом перекатывалась сухая листва. Одинокий дворник безуспешно сметал ее на край тротуара. На обочине стояли две машины, казалось, они никогда не сдвинутся с места. Рыжий пес с ввалившимися боками, как изваяние, неподвижно сидел перед воротами, ведущими в пустой двор. Он ничего не ждал, у него не было друга.
— Кабы я владел достаточным объемом знаний в сфере обсценной лексики, выдал бы такой боцманский загиб — стекла бы треснули!
Раскрасневшийся от возмущения Курчатов выскочил из аудитории Академии наук, где, по его просьбе, собрались руководители производств, продукция которых была жизненно необходима Лаборатории № 2. Устав от бесконечных заседаний с управленцами из Наркомхимпрома, Наркомцвета, Гиредмета, Комитета по делам геологии и пр., циркулярные письма которых воспринимались на предприятиях как блажь и досадная нагрузка, он решил напрямую поговорить с директоратом. Ничего толком не получилось.
— Словно в вату! — негодовал он, шагая по коридору в сопровождении Крупова и Юлия Харитона, с которым столкнулся на лестнице: Харитон как раз освободился после ученого совета. — Не хотят, не могут вникать в наши потребности! Просто не понимают, к чему это всё, когда — война, и наркомат их прибьет, если военный заказ не будет выполнен. Я им говорю: братцы, алюминиевые сплавы нужны исключительной чистоты! А они мне: у нас весь алюминий на самолеты идет, и то закупаем его у Америки — а вы хотите еще и сверхчистый! Измерительная техника — это же безопасность! Мы, говорят, только в вашей бумаге прочитали про какие-то измерительные датчики, а вы требуете у нас целого производства того, чего мы не знаем. Что это такое — измерительные датчики? Смотрят на меня, кивают и ждут, когда я их отпущу, понимаешь, делом заниматься.
— Ну, а чего ты хочешь? — перебил его Харитон. — Люди думают, что ты тут наукой развлекаешься, когда у них производство трещит от напряжения. Ведь ты не можешь им объяснить, на кой черт тебе понадобился сверхчистый графит?
— Не могу, — согласился Курчатов, — но что это меняет, Юлик?