Хартман медленно отошел на край поляны и замер, глядя вдаль. Пышные облака, будто уложенные на хлебную полку булки, покоились над ровной линией горизонта, подсвеченные матовым сиянием гаснущих небес.
— Ах, мой старый, добрый друг, ты глядишь в будущее сквозь черные очки. А я вот вижу грядущее таким, каким его хотел видеть Чехов. Люди, Пьетро, люди, страсти, чувства. Когда нет гармонии, возникает конфликт. Будущий человек — гармоничный человек. Нацизм научил народы любить войну, то есть любить убийство. А любить надо жизнь. У Чехова серость будней — лишь подгнившая ступень к светлому, прекрасному будущему, где человек, прошедший все круги низменного и осознавший свое падение, станет жить чисто, радостно и разумно. Тогда и наша жизнь, жизнь наших несчастных поколений обретет высокий смысл. И не напрасны окажутся наши страдания, слезы, унижение, жертвы. Будущий человек принесет цветы на наши могилы и благодарно улыбнется нам.
— Как бы я хотел с тобой согласиться, Франс. — Пьетро дружелюбно похлопал его по руке. — Но, увы, будущее Чехова уже наступило. Разве мы не живем в нем?
Хартман подмигнул Мари и уселся в соседнее кресло.
— Нет, — весело сказал он, — будущее Чехова — это линия горизонта, к которой нужно стремиться, чтобы не превратиться в зверя.
Утром Мод зашла в подземку на Хорст-Вессель-платц и, доехав до «Франкфуртераллее», решила, как обычно по дороге на работу, подняться наверх, чтобы купить на обед булку в знакомой пекарне: хлеб в ней начинали выпекать еще до рассвета, он всегда был свежий, ароматный и недорогой. Когда с пакетом под мышкой она вернулась на станцию, чтобы ехать дальше до Лихтенберга, к ней подошел пожилой шуцман с измятым лицом и ввалившимися щеками и, приложив руку к кокарде на шлеме, попросил проследовать за ним. Мод отметила стоявшего поблизости другого шуцмана, покрепче, и покорно пошла в полицейское отделение на станции.
В казенном помещении на скамье сидели три девушки — брюнетки, с примерно одинаковой прической, равной комплекции, но главное — все они были слегка похожи на Мод. На стене, слева от них, приколотый к доске, висел карандашный рисунок женского лица анфас. Очевидно, именно с ним было связано их присутствие в участке. Мод сразу догадалась: это она, ее словесный портрет, и сделать его мог только один человек — ее радист Лемке.
— Присаживайтесь, фройляйн, — сказал шуцман и заглянул в соседнюю комнату. — Сейчас вас сфотографируют. Потом придется подождать некоторое время, и мы вас отпустим.
— Но как же моя служба? — спросила Мод.
— Мы напишем вам объяснительную записку. Проблем не будет. А пока прошу вас подождать. И дайте ваши документы.
— И сколько придется ждать?
— Не могу сказать, фройляйн. Часа три, не меньше.
— Как же! — возмутилась одна из задержанных и сердито забросила ногу на ногу. — Я тут уже пятый час торчу, а у меня магазин, очередь собралась, молоко скиснет! Но кому до этого дело?
— Что вообще вы от нас хотите? — загалдели другие. — Столько времени теряем!
— Успокойтесь, дамы. Обычная проверка. Скоро все разъяснится, и вы пойдете по своим делам.
Вздохнув, шуцман устало проковылял к столу, сел за него, вытащил, лизнув палец, бланк учета и, подслеповато морщась, принялся переписывать в него данные с кенкарты Мод.
Из комнаты вышла еще одна девушка и села рядом с остальными. Шуцман карандашом указал Мод на дверь.
— Идите туда, фройляйн, — сказал он.
В тесном помещении без окон распаренный, лысый фотограф в мокрой от пота рубахе с закатанными рукавами усадил Мод на придвинутый к белой стене стул, направил на нее лампы, подолгу примерялся, изучал ракурс, глядел в видоискатель.
— Такая старая модель, знаете, — жаловался он. — Никогда не уверен, что получится. Я им говорил: дайте «Контакс», полиция же. Селеновый экспонометр — совсем другое дело. Что, у полиции денег нет, что ли? А им все нужно быстрее, быстрее. Вот и приходится возиться. И все равно не знаешь, что получится.
Наконец он щелкнул затвором, и Мод вернулась обратно. Фотограф задернул штору перед дверью, погасил свет, надел рукав и принялся за проявку фотопленки.
Зазвонил телефон. Шуцман закончил регистрировать данные, прикрепил скрепкой бланк учета к кенкарте Мод, убрал ее в стол и только тогда снял
трубку.
— Да, господин унтерштурмфюрер. Где? Но мы там выставили пост. Видимо, что-то случилось. Не могу знать. Хорошо, я сейчас проверю. — Он повесил трубку, секунду подумал, затем встал и подошел к выходу. Выглянув наружу, сказал: — Карл, побудь тут. Я схожу на другой конец станции. Генрих куда-то пропал, унтер беснуется. В прошлый раз я нашел его в пивной напротив. Мне, говорит, отсюда всё видно. А сегодня обход. Если унтер накапает, влетит всем.