Голова у Лемке шла кругом. Несколько раз за день к нему в камеру заходил гауптштурмфюрер Ге-реке и выкладывал перед ним фотографии женщин, напоминающих Ханну (под этим именем он знал Мод). Лемке внимательно изучал каждое фото, надеясь, что его усердие будет учтено и приведет к снисходительности.
Плотный, упругий, как баклажан, Гереке, шевеля
маленькими усиками a la фюрер, передал Лемке только что доставленные карточки. Лемке взлохматил волосы, поджал ноги в старых, полуразвалившихся башмаках под табурет и, почесываясь, принялся разглядывать лица девушек. Внезапно он замер. Поднес к глазам фотографию Мод и щелкнул по ней пальцами.
— Так вот же она! — торжествующе воскликнул
он. — Это Ханна!
Гереке сразу подошел к нему.
— Ты уверен?
— Да! Да! Это она приносила рацию! Я ее узнал!
— Ладно. Молодец.
Держа перед собой карточку, Гереке твердым шагом направился к выходу.
— Господин гауптштурмфюрер. — Жалобный голос Лемке задержал его в дверях. — Господин гаупт-штурмфюрер, скажите, но теперь-то меня отпустят?
Широкая улыбка обнажила ряд рафинадно-белых, ровных, волчьи крупных зубов. В глазах Гереке царило холодное административное спокойствие.
— Конечно, малыш, — ответил он.
Спустя полчаса к станции «Франкфуртераллее» подъехали два черных автомобиля. Оттуда вылезли пятеро гестаповцев и, возглавляемые Гереке, бросились к полицейскому отделению.
Гереке приблизился к вскочившему из-за стола шуцману, выставил перед ним фото Мод и ткнул в него пальцем.
— Где она?
Шуцман растерянно уставился на фото. Гереке оглядел задержанных. Спросил еще раз, указывая на карточку:
— Где эта женщина?
Шуцман потерял дар речи и задергался.
— Сбежала она, — вмешалась сидевшая на скамье девушка. — И документы стащила.
Взгляд Гереке стал похож на приговор. Он остановил свои светлые глаза на исхудавшем лице насмерть перепуганного шуцмана.
— Под суд пойдете, — утробным рыком выдавил
он. — В кандалы! В окопы!
К ночи пошел дождь. Мелкие капли дробно колотили по жестяным отливам на окнах дома Блюма в Целендорфе. Плотные шторы были задернуты только в кабинете, в других комнатах свет не горел. Сидевший за письменным столом Блюм насторожился: что-то похожее на стук. Никого в столь поздний час он не ждал. Блюм сунул ноги в шлепанцы и пошел к входной двери. Стук повторился. Блюм нерешительно отворил дверь. На пороге стояла насквозь мокрая Мод, державшая над головой сумку.
— Святые угодники, Эрна! Откуда ты? — воскликнул Блюм.
— А ты не знал, что я Ундина? Вынырнула из Шпрее. — Мод улыбнулась. — Может, пустишь подсохнуть?
— Проходи скорее, — засуетился он. — Сейчас дам тебе сухое полотенце.
— Да, лучше, конечно, сухое.
Они прошли в кабинет, и только тогда, при свете лампы, Блюм разглядел девушку.
— Ба! — всплеснул он руками. — Эрна, да ты стала блондинкой!
Три тесных номера в паршивой гостинице с тараканами на западе Цюриха — всё, на что расщедрилась бухгалтерия гестапо. Возмущаться было бессмысленно: Мюллер поощрял прижимистость финансистов в своем ведомстве. Отличавшийся особой щепетильностью в вопросе гигиены Шольц занял отдельный номер. Испытывая почти физическое отвращение, он через носовой платок повернул водопроводный кран, чтобы убедиться в наличии теплой воды, исследовал пятна на скатерти и на гардинах, заглянул под кровать, сел на нее, отметив отвратительный скрип пружин, принюхался, наморщил нос на затхлый запах, пропитавший мебель и стены, и распахнул окно. Сколько перебывало тут разных людей! «В крайнем случае спать можно одетым», — подумал он, успокаивая себя. В соседнем номере разместились двое сотрудников гестапо из местных. Далее Гесслиц, который с момента отъезда из Берлина ни на секунду не оставался один. С ним безотрывно находился гауптштурмфюрер Ревель, свирепого вида молчаливый крепыш с вечными островками плохо выбритой рыжей щетины на подбородке.
Шольца устроило то, что все номера соединялись внутренними дверями, которые без особых трудностей были отворены. Днем он побывал в холле отеля «Цюрих Вест», где, по сведениям гестапо, остановился Хартман, и внимательно, как говорится, «под
лупой» изучил все особенности вестибюльных помещений. Ему понравилось гулкое, полное воздуха пространство, пересеченное толстыми мраморными колоннами. Стойка администратора располагалась сбоку от широкой, изогнутой лестницы, ведущей к номерам вдоль расходящихся в разные стороны балюстрад. Вокруг были расставлены кресла с кофейными столиками, на которых стопками лежала свежая пресса. Их расположение в холле вызвало у Шольца особенный интерес: сидя в кресле, удобно было разглядывать спускающихся по лестнице постояльцев (он попробовал посидеть в разных местах, выбирая лучшую позицию), но также можно было укрыться за колонной, так чтобы со стороны лестницы тебя было не разглядеть.