Какое-то время после ухода Хартмана Шольц молча пялился на Гесслица, продолжавшего делать вид, что исправно выполняет его задание, хоть и не понимает смысла; затем он резко поднялся и плавным жестом увлек своих сотрудников в комнату за стойкой администратора, оставив Гесслица одного.
— Нет, — покачал головой Вернер, — он не обратил на Гесслица никакого внимания. Я не отрывал от него глаз. Он посмотрел на меня, на Ханну, на всех, ну, так. безразлично. Он никого не узнал. Я бы заметил.
Поникший Шольц обреченно махнул рукой:
— Ладно. Я отведу Гесслица в отель. А вы, Курт и Хевель, езжайте за ним. Смените Рашке и Хольта: они у него на хвосте, скорее всего по месту работы. Возьмёте его и отвезёте на Винштрассе. Ключи от квартиры у Хевеля. Будет сопротивляться, двиньте его по башке и свяжите покрепче. Только аккуратно, без пыли. Всё.
Таково было распоряжение Мюллера, который и так довольно скептически отнесся к инициативе Шольца: если знакомство Гесслица и Хартмана не подтвердится, последнего без промедления вывезти в Берлин.
В годину бедствий любовная страсть вспыхивает молниеносно, точно в поезде, летящем к обрыву. Истосковавшийся по женскому теплу, Блюм воспринял появление рядом с ним Мод как манну небесную и практически сразу потерял голову. Двух встреч оказалось довольно, чтобы отношения обрели вид устойчивой близости. Но Блюму вдруг, необычно и неожиданно, к его собственному удивлению, этого сделалось мало. Он захотел видеть и слышать ее чаще и чаще, постоянно. Оказалось, что, помимо внешнего очарования, девушка располагала двумя пленительными качествами: она была остроумна, и следовательно умна, и обладала умением тонко оттенять его превосходство без ущерба для собственной привлекательности. Несмотря на свой совсем не юный возраст и приличный авторитет в науке, Блюм сохранил удивительную житейскую инфантильность, и для Мод, приученной контролировать каждое свое и чужое движение, не составило труда сгладить некоторые бытовые шероховатости, заняв пустующее место любовницы и одновременно заботливой матери, в которой Блюм, очевидно, нуждался. Как-то незаметно жизнь его обрела равновесие и упорядоченность, а вместе с тем усилилась и зависимость от опытной, симпатичной подруги: ему это все более нравилось. Между тем Мод хоть и бывала у него довольно часто, но от предложения перебраться к нему мягко отказывалась, опасаясь, что тогда он перестанет собирать у себя своих коллег для полуночных споров вокруг проблем ядерной физики и работать с документами на дому.
Разумеется, гестапо проявило интерес к новой пассии Блюма. Запросили карточку учета в ячейке Кройцберг Службы народной благотворительности партийного округа гау Большой Берлин, где под именем Эрны Байбах была зарегистрирована Мод; она там, собственно, и подрабатывала в свободное время, распределяя вещи среди нуждающихся. В Бюро перемещенных лиц подняли запись о регистрации фрау Байбах в качестве беженки, в первых числах июня прибывшей в Берлин после разрушительной бомбардировки Лейпцига в мае. Пытались отыскать ее родственников, но, как выяснилось, они погибли в бомбоубежище во время налета. Пробили адрес проживания в Берлине — Майергассе, 7: там под именем Эрны Байбах Мод снимала комнату и время от времени ночевала. Поскольку Архив государственного учета в Лейпциге сильно пострадал и часть документов сгорела, удовлетворились выпиской из домового управления по месту фактического проживания фрау Байбах. В итоге все доступные документы были собраны, проштампованы и подшиты, и Блюму негласно дозволялось, при формальном контроле со стороны гестапо, встречаться с Эрной Байбах столько, сколько ему заблагорассудится. «Чудо-оружие? Чего там изобретать? Просто загляните в штаны этому парню! Думали, угомонился — и вот опять. Второй год бегаем за его бабами, как сутенеры, честное слово, — ворчал начальник службы безопасности группы Арденне, убирая в сейф досье Эрны Байбах. — Хорошо бы приглядеться к этой девице. В Целендор-фе два месяца назад застрелили нашего сотрудника, а он, между прочим, следил и за домом Блюма. Ну, да ладно, пока ограничимся тем, чего накопали».