В четверг, как было заведено, на ужин к Арденне в Лихтерфельде пригласили трех-четырех сотрудников лаборатории, из числа «любимчиков», включая Блюма. Обычно все были с супругами. Блюм, который всегда приходил один, на сей раз решил взять с собой Мод.
Когда ее представляли Арденне, тот, с интересом разглядывая лицо девушки, спросил:
— Вы немка?
— Да. У вас возникли сомнения?
С не меньшим любопытством Мод присматривалась к фон Арденне: молодой, высокий, с какой-то матёрой изысканностью в каждой мелочи, его вальяжные манеры очаровывали не меньше, чем неподдельное гостеприимство. Арденне усмехнулся:
— Боюсь, наши идиоты из «Лебенсборн» отказали бы вам в нордическом происхождении. У вас славянские черты, фройляйн. Прекрасные черты Настасьи Филипповны. Кто-то из ваших предков согрешил с чешкой. Или с поляком.
— Разве что в своем воображении, — мягко парировала Мод. — Настасья Филипповна дышит книжной пылью старого Петербурга. Можно вообразить все что угодно.
— О, вы знаете Достоевского! Похвально. В высшей степени! Фройляйн Эрна знает Достоевского. Великолепно!
Слышавшая их разговор супруга фон Арденне приблизилась к ним и, положив руку на широкое плечо мужа, улыбнулась Мод и вкрадчиво заметила:
— Дорогой, если бы ты всерьез занялся евгеникой, то, возможно, удивился бы идеально арийским черепом Эйзенхауэра. Это я к тому, что в учении о чистоте расы спрятана горькая ирония, о которой мы и не догадывались.
— Верно. Служить надобно не черепу, а идее. Вы согласны со мной, фройляйн?
— В подобных суждениях, господин Арденне, я полагаюсь на мнение моего мужчины, — ответила Мод, посмотрев на Блюма, который сразу расцвел.
— По правде говоря, я плохо разбираюсь в измерении черепов, — подхватил Блюм. — Мне ближе измерение изотопов.
— Отличный ответ, Оскар, — воскликнул фон Арденне. — Надо бы записать.
Удар в старый китайский гонг, произведенный Арденне, призвал гостей усаживаться за стол. Слуги внесли суповые тарелки и медные кастрюли с бобовым айнтопфом — густым супом, заменяющим собой первое и второе блюдо, — а также несколько бутылок мозельского.
— Что ж, друзья мои, — торжественно произнес Арденне, — будем сохранять добрую немецкую традицию: «Все мы едим только то, что скромно сварено в одном горшке, и все мы едим из одного и того же горшка». Наполним бокалы и поблагодарим Господа Бога за счастливую возможность смотреть на мир через призму науки, которая спасает наш разум от разрушительного безумия, охватившего человечество. Аминь.
Только Беттина, жена Арденне, видела, что муж подавлен. Нет, внешне он был безупречен: шутил, подхватывал любой разговор, раздавал комплименты, поднимал тосты. Но утром они были на службе в маленькой кирхе на окраине Лихтерфельде. В своей проповеди пастор затронул тему расплаты, которая неожиданно произвела на Арденне ошеломляющее впечатление. «Нет греха оправданного, как нет судьбы безгрешной. В силах человеческих сдержать грех, не дать ему свершиться. Расплата будет по покаянию. Но покаяние без поступка есть тот же грех, причем тяжелее, ибо спасти душу свою доступно лишь смиренным недопущением зла не только в свое сердце, но и в душу ближнего своего. А в земной жизни все души — ближние». В словах пастора не было ничего выдающегося, он говорил то, что священники всех христианских конфессий твердят перед своей паствой ежедневно, да и Арденне особенно не прислушивался к проповеди — но что-то неуловимое, это «нет греха оправданного», тихий, убежденный голос дряхлого пастора, не допускающий тени сомнения, а после, словно рухнувшие со сводов, тревожные струи органа. Арденне вышел из кирхи в удрученном расположении духа. Не покидавшее его в последнее время гнетущее предчувствие близкой катастрофы и, как следствие, обесценивания труда всей его жизни, обострилось. Недавно он имел короткий разговор со Шпеером. Тот прямо сказал, что скоро с войной придется заканчивать, поскольку заводы по производству пороха и взрывчатых веществ разрушены, а возместить их потерю не представляется возможным. Одновременно со слухами об ужасном состоянии здоровья Гитлера, вплоть до нервных припадков, до него дошел свежий доклад Олендорфа, из которого следовало, что настроение населения неотвратимо ухудшается наряду с обвальным падением уровня достатка. При этом центрифуги Арденне денно и нощно нарабатывали обогащенный уран, и атомная бомба — он знал это доподлинно — при определенных условиях могла появиться уже в начале будущего года.
Но к этому моменту где будет находиться Германия? Кто воспользуется их достижениями? В чьих руках окажется новое супероружие, которому отдано столько сил?