— Вы кто? — спросил мальчик.
— Я-то? А вот погляди. — Валюшкин извлек из-за пазухи конверт, вынул из него фотографию и сунул ее в руки мальчику. — Знаешь, кто это? Знаешь?
Мальчик отрицательно мотнул головой.
— Это твой отец. Папка твой. Понимаешь?
— А он где? — спросил мальчик.
— На фронте. Воюет. Он живой, ты не бойся. Живой, — заверил Валюшкин.
— А вы его знаете?
— Ну, а как же? Знаю, конечно. Героический мужчина твой папка. Хороший. веселый. У него это, столько медалей — у-у... Гляди, как он на тебя похож. Одно лицо.
С фотографии на Сашу Леонтьева, улыбаясь, смотрел Франс Хартман.
— Я могу ее забрать?
Валюшкин смешался:
— Нет. Это такая карточка. Она одна. Нужная. Вернуть надо.
— Жалко.
— Я вот тебя поснимаю на фотоаппарат — вон у меня, видишь, какой? — и карточки твои ему передам. А он потом свою карточку тебе сам пришлет. А эту вернуть надо. Договорились, Санек?
Мальчик кивнул:
— Договорились. — И вновь внимательно, каким-то недетским взглядом посмотрел на фото, словно хотел запомнить это лицо.
Валюшкин бежал уже к выходу, когда его снова задержала уборщица.
— Ну, вот, — она поставила перед ним перевернутую швабру, — опять разболталась. И тряпку рвет. Что делать-то будем, мастер?
— Ё ж моё! Тащи сюда свой булыжник. Только по-быстрому! — Валюшкин вздохнул и скинул пиджак.
В Москву он вернулся, когда город покрылся влажной дымкой сумерек, и прямо с вокзала поспешил к Ванину отчитываться. Тот принял его лишь через два часа.
— Я его сфотографировал, — докладывал Ва-люшкин курившему перед окном Ванину. — Во дворе фотографировал, на спортивной площадке. Еще и с воспитательницами. Он там — раз двадцать, пока пленка не кончилась.
— Фотографию отца показал?
— Показал.
— А он чего?
— А ничего. Посмотрел. Хотел себе оставить. Но я не дал.
— Ладно. Положи фото на стол.
— Я им строго сказал: чтоб мальцу нашему — особый подход. Кормежка там. И все, что надо. Припугнул. А то он худой какой-то.
Ванин повернулся и уставился на него.
— Слушай, Валюшкин, черт тебя дери, ну чего ты такой деревянный? Как это можно — особый подход? Кто тебя просил, я не понимаю? Мальчишка в коллективе живет. Какой особый подход? Какая кормежка? Ты чего, правда им такое брякнул?
— Конечно. Он же все-таки наш пацан.
— Ох, Валюшкин... Значит, так, герой, портки с дырой: позвонишь туда, извинишься и отменишь свои ценные указания. Самолично! Понял?
Валюшкин вышел из кабинета Ванина красный, как пионерский галстук. В коридоре к нему подбежала дежурная секретарша и сказала, что внизу его спрашивает какая-то женщина.
Спустя полчаса Ванин собрал вещи, оделся, бросил референту, что будет утром, и направился к выходу. Выйдя наружу, он заметил стоявшего в отдалении Валюшкина вместе с худенькой женщиной в деревенском платке, уже пожилой, почти старушкой, которая нервно перебирала пальцами по облезлой сумочке. Вид у Валюшкина был ошеломленный.
— Ты чего тут? — задержавшись, спросил Ванин.
Губы Валюшкина дрогнули в растерянной полуулыбке.
— Да вот, Пал Михалыч, мамка моя. Приехала. Сама нашла.
Ванин вынул изо рта сигарету и вежливо поздоровался с женщиной, отчего та заметно оробела.
— Отлично, Сергей. Возьмешь увольнительную на два дня. — Он поднес руку к козырьку фуражки и улыбнулся: — Всегда приятно смотреть на взрослого человека с мамой.
Вечером Гесслиц был вызван на Принц-Альбрехт-штрассе. Он как раз заканчивал допрос одного проворовавшегося чиновника из управленческой группы «Д» Административно-хозяйственного управления СС, занимавшейся снабжением концлагерей, который хорошо наживался на недопоставках продовольствия и одежды в бараки, — хотя по бумагам каждый пункт безупречно соответствовал разнарядке. Тот бурно каялся, плакал и вообще готов был доносить на любого, на кого только пожелает указать следствие. Судя по тому, что за Гесслицем прислали машину, дело было срочное и, вероятно, важное.
На пункте охраны его встретил знакомый гаупт-штурмфюрер, жизнерадостный толстяк со вставным глазом.
— Всё жиреешь? — вместо приветствия мрачно буркнул Гесслиц.
— Уж ты скажешь, Вилли. Комплекция у меня такая. Мяса совсем не ем.
Они шли по гулкому, залитому электрическим светом переходу с мраморными бюстами германских лидеров меж оконных проемов, соединявшему главное здание с блоком, где располагалась внутренняя тюрьма.