— Как бы там ни было, мы просим вас сообщить в СИС о целесообразности именно такой схемы взаимодействия с Шелленбергом.
Некоторое время они прогуливались по залам музея, переговариваясь о том о сем. Задержались возле окна, в котором за пеленой снегопада были видны Королевский дворец и белые льды залива. Звонко хлопнула дверь, кто-то рассмеялся. Виклунд схватил Мари за плечи.
— Спокойно, — прошептал он, — не оборачивайтесь. Какая-то подозрительная группа сзади. — Он привлек ее к себе: — Раз уж мы влюбленная пара.
И Виклунд впился губами в сочные губы Мари, которая позволила ему проникнуть в рот с поцелуем. Но через секунду ее зубы намертво стиснули его язык. Глаза Виклунда полезли из орбит. Он что-то невнятно промычал. Мари разжала зубы. Виклунд отступил на шаг, выхватил из нагрудного кармана носовой платок и стал промокать кровоточащий язык, не сводя изумленного взора с девушки, которая с ласковой улыбкой расправляла складки на своей кофточке.
— А вообще, цена любой картины зависит от аукционного оценщика, — пробормотал Виклунд, с трудом ворочая языком. — Всего хорошего, фрёкен Свенссон.
Ночью Майеру снились танки, почему-то свои, «тигры». Их гусеницы медленно и неотвратимо наползали на его ноги, вдавливали их в землю, ломали грудь, приближались к лицу. Он вывалился из кошмара, мокрый от пота, задыхающийся, когда часы показывали начало пятого. Долго сидел на краю кровати, курил, смахивая липкие капли с кончика носа. Постепенно пульсирующая боль в затылке сменилась головокружением. Майер скрыл от Шел-ленберга обстоятельства своего ранения в полевом штабе под Москвой, когда разрыв танкового снаряда русских отправил его в госпиталь с тяжелой контузией. По правде говоря, тогда он не посчитал это серьезным увечьем, но последствия сказались уже через год.
Секундная стрелка на часах стучала все сильнее и сильнее. Майер зажал уши ладонями, но ее маршевый шаг никуда не пропал и только усилился, заполнив голову гулким, ритмичным звоном.
Больше он не уснет. Уже под утро он пройдет в кухню и выпьет две рюмки водки. Затем сварит крепкий кофе и будет неподвижно сидеть за столом, дожидаясь, когда в заиндевевших окнах соседнего дома забрезжат огоньки свечей. Тогда он встанет перед зеркалом, сделает пару глубоких вдохов и возьмет себя в руки. Медленно, вдумчиво побреется, осторожно проводя лезвием по шраму на подбородке, умоется ледяной водой, зачешет назад влажные, светло-русые волосы, одернет мундир с красной лентой Железного креста 2-й степени в петлице и, натянув сапоги, крепко притопнет ими по полу. Ровно в половине седьмого он выйдет из дома.
По раскинутой на всю улицу снежной шкуре, с яблочным хрустом проминавшейся под ногами, уверенным, твердым шагом Майер шагал к гаражу, где стоял его служебный «опель». Полы плаща хлопали по коленям. Было еще темно, но по всему ощущалось, что рассвет уже близок. Утренний холод кусал щеки, в морозном воздухе витали ароматы остывших очагов и свежеиспеченного хлеба. Вчерашние бомбардировки не задели его квартал.
Из тени полуобвалившейся арки навстречу Майеру вышел офицер в зимнем пальто с меховым воротом, с тростью в руке. Майер приложил руку к фуражке и прошел мимо.
— Оберштурмбаннфюрер?
Майер остановился, секунду помедлил и обернулся.
— Оказывается, мы с вами в одном звании. Я знаю вас как Грубера. Но вы Майер. Я не ошибся?
Майер не поверил своим глазам. Прямо перед ним, живой и, очевидно, здоровый, разве что заметно похудел, стоял Франсиско Хартман, о котором в ведомстве Шелленберга вслух не вспоминали. Рука Майера сама потянулась к кобуре.
— Не надо, — покачал головой Хартман и указал глазами на противоположную сторону улицы, где на обочине замер старый фургон с красным крестом на крыльях. Фары машины мигнули, из водительского окна высунулось дуло автомата. Майер опустил руку.
— Будьте благоразумны, — сказал Хартман, — не стоит делать резких движений.
В глазах Майера полыхнул гнев.
— Вы сумасшедший или идиот, Хартман, — процедил он сквозь зубы. — Как вам хватило наглости объявиться здесь? Вам, русскому агенту. Надеюсь, для вас не будет новостью, что все донесения, которые мы вам предоставили, были продублированы советской пианисткой в Нойкельне? Вас раскрыли, и что я вижу? Вместо того чтобы сидеть в погребе, вы разгуливаете по Берлину! — Ни теперь, ни после Майер так и не дал себе отчета в том, что сболтнул лишнее. Но Хартман его услышал. Ему несказанно повезло: он получил несколько секунд, чтобы проанализировать сказанное Майером.