В этой связи отбросить Хартмана было бы недальновидно. Единственным упреком к нему следовало считать обвинение в сотрудничестве с русской разведкой. Однако можно было временно принять его объяснение, и если все, что сказал Хартман, правда — а это похоже на правду, — то тогда апробированный канал связи с западными союзниками мог быть задействован вновь.
С Шелленбергом, ассоциировавшимся с Гиммлером, и так не желали договариваться — помимо работы в высшем эшелоне СС ему не забыли инцидент в голландском Венло, когда в ноябре 1939-го при его прямом содействии были захвачены и вывезены в рейх два агента СИС. Теперь к этому добавилось провальное покушение на «тройку» в Тегеране, о котором упомянул Хартман. Координацию операции «Длинный прыжок» поручили шефу Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Он привлек к ней оберштурмбаннфюрера Скорце-ни, начальника секретной службы в VI отделе РСХА, который возглавлял Шелленберг. Судя по словам Хартмана, никому в СИС дела не было до того, что Шелленберг имел весьма косвенное отношение к диверсионной деятельности — покушения на премьер-министра не простят никому, пусть и косвенного. Они взяли радистов, готовивших плацдарм для высадки диверсионной группы, затем и всю вскормленную Канарисом агентурную сеть в Тегеране, и бог знает, что им там наболтали.
Не говоря уж о том, что с каждым днем закулисные шашни с противником в принципе становились все более проблематичными. Еще в августе, после высадки союзников на Сицилии, в Сантандере, при посредничестве испанских дипломатов, тайно встретились шеф абвера Канарис, директор «Интеллид-женс Сервис» Мензис и глава Управления стратегических служб США Донован, чтобы обсудить три вопроса: условия перемирия на западе, продолжение войны на востоке, устранение Гитлера. Подробная информация о прошедшей встрече легла на стол Шелленбергу. Это сильно задело его самолюбие. Правда, последствий переговоров в Сантандере не было. Разведка донесла: Донован получил резкий окрик от самого Рузвельта, что стало сигналом и для Мензиса — ведь Черчилль уж тем более не погладит его по голове. Это был полноценный крах. Шеф СД не дал хода этой информации и положил ее под сукно, рассчитывая воспользоваться ею впоследствии.
Шелленберг понимал: его веса недостаточно для контактов с англосаксами. С ним, ближайшим сотрудником Гиммлера (а Гиммлер — это лагеря, истребление евреев, гестапо), станут говорить лишь в том случае, если круг предложенных тем будет уникальным. Исключительно уникальным. Это значило, что торговаться возможно, имея в портфеле только одно — урановую программу рейха, на которую они уже клюнули. Единственное, что заставит считаться с ним и даст право выдвигать условия, сыграв на противоречиях союзников. И следовательно, отмахиваться от услуг Хартмана — нецелесообразно.
Шелленберг нажал кнопку вызова секретаря. Тот проник в кабинет столь бесшумно, что Шелленберг вздрогнул, обнаружив его возле себя.
— Пригласите ко мне Майера, — раздраженно бросил он.
Несмотря на ночные бомбардировки прошедших двух дней, на разрушенный Шарлоттенбург и сметённые кварталы Трептов, Тиргартен, Кёпеник, несмотря на острую нехватку самых простых продуктов и выгребание из-под завалов погибших и раненых, в городе тем не менее ощущалась предрождественская суета. Людям хотелось праздника даже в такой, бумерангом к ним вернувшейся катастрофе, даже в общественных домах, госпиталях, на дымящихся развалинах.
Вот уже битый час Мари Свенссон кружила по Берлину на стареньком «БМВ-320», принадлежавшем отелю «Адлерхоф», пытаясь пробиться к озеру Литцензее, что на западе города, через улицы, заваленные грудами кирпича от рухнувших стен и перекрытые полицией порядка. Серые, укутанные грязными шинелями фигуры пленных сонно копошились в руинах, окоченевшими руками они растаскивали камни в стороны, что-то выкрикивали простуженными голосами на непонятных языках, грелись возле бочек с горящим в них мусором. Раз за разом Мари перенаправляли в объезд, пока пожилой шуцман не посоветовал ей обойти пострадавший район вдоль Ландвер-канала.
Когда наконец она добралась до Нойе Кант-штрассе, которая вывела ее к Литцензее и примыкавшему к нему парку, часы показывали четверть пятого, то есть она опоздала на сорок минут. Мари дважды обогнула парк и с облегчением разглядела из окна автомобиля сидевшего на третьей скамейке от входа мужчину в военной форме.