— Неделю. Нужно разобраться с делами отеля вместо Виклунда. Все-таки теперь я его заместительница не только по линии СИС.
— Жаль, очень жаль, что мы не сможем с вами хотя бы поужинать.
Мари осторожно, чтобы не обидеть, вынула руку из его ладони.
— Жаль, — согласилась она. — Надеюсь, это — предложение, от которого я не захочу отказаться. Увидимся, Франс, обязательно увидимся.
Машина Мари пронеслась вдоль ограды и скрылась за поворотом, а Хартман долго еще сидел на скамейке, осмысливая произошедшее. Иногда ожидание требует от человека не меньше мужества, чем поступок. Хартман устал от существования в вате бездействия, когда страна, приютившая его сына, в одиночку билась с объединенными германской свастикой армиями Европы. В октябре был взят Смоленск. Войска Красной армии освободили Киев. Месяц назад — Гомель. А он ворошил сено на ферме родственника Андреаса.
Получив задание от шведов, Хартман задумался: как поступить в отсутствие связи с Москвой, которая всегда настороженно относилась к несогласованным действиям?
В итоге он пришел к выводу, что, если он устранится, сверхценная информация по урановой бомбе рейха пойдет в любом случае, но тогда — мимо него, а следовательно, и мимо советской разведки. Он должен быть внутри процесса — только так можно владеть данными досье Шелленберга, ближе всех в руководстве СС стоящего к урановым разработкам, а также, возможно, и влиять на их распространение.
Ясно одно — необходимо восстановить связь с Москвой. Но как?
Шелленберга с души воротило от назидательного аскетизма Гиммлера, с этим его «Мое величайшее желание — умереть бедным», с тоскливой рыбной похлебкой на обеденном столе, с мелочным анализом расходов на общественный транспорт посыльного, с голыми стенами в рабочем кабинете и стремлением видеть в скромности доблесть, а в доблести — безымянный героизм самодостаточного арийца. Само собой разумеется, Шелленберг, как актер, в тысячный раз играющий одну и ту же роль, изображал абсолютное понимание моральных пристрастий своего шефа и тщательно скрывал беззаветную любовь к ресторанам с изысканной кухней и роскошным апартаментам.
Вот и этот шестидесятиметровый барак в селе По-сессерм, что в окрестностях ставки рейхсфюрера «Хох-вальд», высокопарно именуемый полевой штаб-квартирой, казалось, должен был стать для всех его посещающих немым укором в нескромности и мотовстве.
В кабинете врач-мануальщик рейхсфюрера Феликс Керстен проводил лечебный сеанс страдающему желудочными коликами Гиммлеру. Шелленберг мерял шагами скрипучий коридор, останавливался, нетерпеливо тряс коленом, бросал взгляд на часы и, вздохнув, продолжал свой бессмысленный путь из одного конца коридора в другой.
Наконец, спустя час посвежевший рейхсфюрер бодрой походкой вышел из кабинета. За ним показался взмокший толстяк Керстен, на ходу вытирающий руки полотенцем.
— А, оберфюрер! — воскликнул Гиммлер. — Я ждал вас вечером.
— Простите, рейхсфюрер, вечером мне надо быть в Берлине. Самолет через три часа.
— Хорошо. Проходите в кабинет. Я буду через одиннадцать минут. — Он направился в ванную комнату, на ходу завершая разговор с доктором: — В современной терапии, мой дорогой Керстен, все глубже укореняются натуральные методы лечения. Это естественно, ведь мы часть природы. В омовении колен Кнейппа есть что-то раннехристианское. Сам ритуал способствует выздоровлению. Я пользуюсь его методом, хотя не люблю холодной воды. Закончим наш разговор в другой раз.
Шелленберг молча поздоровался с Керстеном и вошел в комнату, больше напоминающую казенное присутствие, чем кабинет второго человека в рейхе. Врач последовал за ним, чтобы забрать свои вещи.
— Рейхсфюрер хорошо выглядит, — сказал Шел-ленберг, усаживаясь в кресло. — Ваше искусство творит чудеса. Не могли бы вы посмотреть мою супругу? У нее часто болит голова.
— Конечно, господин Шелленберг. Возможно, это мигрень. Сейчас это распространенное явление. Нервы, бомбежки. Плохое питание. Да и вам бы поменьше курить.
— А, — махнул рукой Шелленберг, доставший сигареты, но вовремя вспомнивший, что Гиммлер категорически не приемлет курение, кроме послеобеденной сигары. — По мне, так это лучшее лекарство от мигрени. Что нам осталось? Сигарета, рюмка коньяка. Боюсь сказать об этом своей жене.