Далее Штайнкоттен переоделся в домашнюю пижаму и прошел в ванную комнату. Там он умылся, почистил зубы пастой с мылом, неспешно побрился старой бритвой «Золинген», которой пользовался еще его отец, и опрыскал посвежевший подбородок одеколоном Мюльгенса. Затем он вернулся в кухню, взял ручку и на салфетке произвел расчет смертельной дозы снотворного. Налил немного воды в стакан, достал из шкафчика флаконы с морфием и атропином, смешал капли в нужной пропорции и залпом их выпил. Затем выключил свет и впервые после смерти жены вошел в спальню. Там, не зажигая света, он лег на свою половину кровати, сложил на груди руки и, улыбнувшись, еле слышно спросил:
— Ты здесь, Анхен? Я уже близко.
С Сизым Фрицем Гесслиц встретился на окраине Панкова, в грязном баре, который работал прямо в руинах осевшего после бомбежки жилого дома с чудом уцелевшим электроснабжением. Сидя над кружкой «Берлинер Киндл», они переговаривались как старые знакомые, одинаково уважающие и презирающие друг друга. Имеющий липовый статус тяжело контуженного, Фриц не мог преодолеть в себе тягу к дорогостоящим модным вещам, органично сочетавшуюся в нем с удивительной безвкусицей. Замшевые туфли, широченные брюки и зауженный пиджак с хлястиком, на голове — кожаное кепи, которое он не снимал даже в помещении, скрывая под ним обширную лысину.
Гесслиц глядел на него тяжелым глазом сторожевого пса, нос к носу столкнувшегося с одомашненным волком. И на то были весомые основания, ибо Сизый Фриц был вор, а Гесслиц — полицейский.
— Бывало времечко, в «Адлоне» я омары кушал. С белым мозельским и девочкой на подхвате. — Серое лицо Фрица сморщилось в сладкой гримасе. — А теперь вот в гадюшнике с тобой пиво пью. Падение. Я мирный человек, Вилли. Мне не нужны проблемы. Ты же знаешь, замкнутое пространство вызывает во мне душевное страдание. Добро я помню: ты меня не упёк в тридцать девятом, я тебя не подставил в сороковом. — Он достал из кармана длинную дорогую сигару, понюхал ее, откусил и выплюнул кончик и неторопливо раскурил. — Что нам делить? Не первый год на одной грядке копаем, пора уже и привыкнуть. «Крысой» я не был, а что, куда — то не мое собачье дело. Ведь ты такой же, как мы, Вилли. У барыг колбасу тягаешь и не морщишься.
— Послушай, Сизый, — перебил его Гесслиц (он перегнулся через стол, вынул сигару изо рта Фрица, пламенем зажигалки опалил мокрый конец и, затянувшись, сунул ее себе в зубы), — я не брататься с тобой пришел. Да и грядки у нас разные. И пока ты мне тут заливаешь про омары и белое вино, часики тикают все быстрее. — Он достал из бумажника оттиск отпечатков пальцев и выложил его перед Сизым. — Твои?
Сизый Фриц послюнявил палец, провел им по подошве своей испачканной копотью туфли, приложил его к пустому месту на оттиске, внимательно сравнил отпечатки и лишь тогда ответил:
— Ну, похоже, что мои.
— Знаешь, откуда?
Фриц недоуменно выгнул пальцы на руках. Гесслиц со вздохом забрал карточку.
— Эти, — он ткнул в отпечатки, — квартира инженера Штудница на Фридрихштрассе. Коллекция часов, золото, костюмы. А эти — Кулергассе, пятого мая, квартира Герсдорфов. Жаль, они не спустились в бомбоубежище. Это стоило им жизни.
— Э-э-э, нет, — поспешно замотал головой Фриц, — тут перегиб. Фридрихштрассе — ладно, пусть, мое, каюсь. Но Кулергассе! Ты меня знаешь, Вилли. Я вор. Вор! Но не убийца. В биографии Фрица Краубе нет ни одного трупа.
— А какая разница? — Гесслиц разом допил пиво. — Кому до этого есть дело? Кроме меня, конечно. Грабежи были? Были. Твои — были? Были. Это даже не лагерь, Сизый, это гильотина.
— Я не знаю, кто поработал на Кулергассе. Это не наши.
— Ваши, не ваши — кто станет разбираться? Как запишем, так и будет. Грабежи во время налетов — гиблое дело, тухлое. Небе разрешил мочить вас без суда и следствия.
— Да чего ты, Вилли, в самом деле? Я ж мирный человек.
— Мирный? А зачем пистолет таскаешь?
— Какой пистолет?
— А вон тот, что в кармане. Отвисает.
— Ах, этот? — Брови Сизого простодушно взметнулись кверху. — Так это ж подарок. Друзья подарили. Время-то военное. Бандитов, сам знаешь, сколько развелось.
— Знаю. Много. Ну-ка покажи.
— А чего на него смотреть? Люди же кругом.
— Покажи, покажи.