Мужчина охотно рассмеялся.
— Да, они увлекаются, — признал он, шлепая себя поводком по голени. — Моя просто голову теряет, стоит уткам покрякать на озере. Однажды пришлось вытаскивать ее из воды. Погналась за уткой и потеряла ориентацию.
— Что вы говорите! И как же вы ее спасли?
— Схватил лодку — и за ней. Но она же тяжелая, к тому же мокрая. Тянул ее, тянул — да чуть сам не вывалился. Пришлось вести за ошейник. Прицепил поводок, закрепил его на корме и вот так, осторожненько, на веслах, подтащил к берегу.
Он показал, как грёб, и прыснул жизнерадостным смехом. По всему было видно, что это милый, декоративно приветливый человек и что смех для него так же органичен, как дыхание.
Собака подбежала к ним. Хартман нагнулся и потрепал ее по загривку.
— Какая все-таки она у вас красотка. Говорят, что собаки — это вернувшиеся на землю хорошие люди. Чтобы мы стали чище, добрей.
Продолжая вести легкую болтовню, он незаметно изучал внешность нового знакомого, чтобы составить о нем какое-то представление. С виду это был рыхлой комплекции мужчина среднего возраста с лицом пожилого ребенка, не лишенный самолюбования, с небрежно разбросанными седыми волосами a la Альберт Швейцер. Стоял он, широко расставив ноги, сведя носки внутрь, заложив руки за спину, — оттого, очевидно, что так ему казалось мужественно и симпатично.
— Боже мой, а вы правы! — Он мелко перекрестился по-православному справа налево. — Знаете, моя собака — ее, кстати, зовут Ванда. по-моему, она даже удерживает меня от дурных поступков. Нет, правда, вот посмотрит на меня таким долгим, серьезным взглядом, и словно скажет: держи себя в руках, не оступись. И я ей верю.
— Сразу видно, эта собачка хорошо разбирается в жизни. Кстати, — Хартман протянул руку, — позвольте представиться — Георг Лофгрен.
— А я Кушаков-Листовский, Дмитрий, — откликнулся тот на рукопожатие. — Судя по вашей фамилии, вы швед?
— О да. Работаю в шведском агентстве, здесь, в Цюрихе.
— У вас прекрасный немецкий, господин, э-э-э.
— Лофгрен.
— Да, конечно, Лофгрен. С тихим саксонским прононсом.
— Спасибо. А вы, вероятно, русский?
— Дворянин в шестом поколении, представьте себе. — Горделивая улыбка тронула его губы. — В Москве на Никитском бульваре мой прадед построил доходный дом. И мы в нем жили, занимали этаж, с каминами, с прислугой, пока не пришлось бежать сюда после переворота большевиков. А теперь — кто там живет, а? По какому праву? — Обвислые щеки его возбужденно подрагивали. — Отца моего выбрали гласным в городскую Думу, по нынешним понятиям, депутатом. И мне суждено было стать гласным, если бы. Но! будем реалистами. У истории не бывает сослагательного наклонения, не правда ли?.. А род наш уходит корнями в краткое царствование императора Павла Петровича, убитого заговорщиками в тысяча восемьсот первом году от Рождества Христова.
— Вам есть чем гордиться, господин Кушаков-Листовский. — Хартман выдержал сочувственную паузу. — Мы в Швеции не пережили и капли тех испытаний, которые выпали на вашу долю.
— Ах, что теперь говорить! Провидение ведет нас, как несмышленых детей, лишь одному Господу известными тропами. А наш удел — следовать Его воле безропотно, с благодарностью и молиться, молиться.
— Да, да. — кивнул Хартман и вдруг тихо, отчетливо произнес по-русски: — Я где-то потерял портмоне. Вы случайно не находили?
Сказать, что Кушаков-Листовский на мгновение утратил дар речи, не сказать ничего. Он остолбенел. Его пухлое лицо как-то сразу осунулось. В глазах появилось детское, беспомощно-растерянное выражение. Понадобилось время, чтобы осмысленно отреагировать на вопросительный взгляд Хартмана.
— Ах. ну, да. конечно. — так же по-русски забормотал он, зачем-то роясь в карманах, словно в поисках спичек. — Значит, так. Пожилая женщина отнесла его в бюро находок. Так?
Лицо Хартмана осветилось радушной улыбкой.
— Так, — подтвердил он. — Теперь мы можем вернуться к немецкому. — Он достал сигареты, предложил Кушакову-Листовскому, они закурили. — У вас такое испуганное лицо. А я думал, вы мне обрадуетесь.
— Просто неожиданно, — затряс головой Кушаков-Листовский и усмехнулся. — К тому же наболтал тут про большевиков.
— Это ничего. В порядке вещей. Нам сейчас не о большевиках нужно думать. У нас с вами есть дела поважнее идеологических споров.
— Дела? — насторожился Кушаков-Листовский. — Какие дела?
— Важные, Дмитрий. Самые важные на земле. Поговорим о них позже. Скажите, вы сохранили связь с Центром?