— Связь? Конечно.
— А шифровальщик?
— Да, есть. Есть шифровальщик.
— Хорошо. Это хорошо. — Он увлек Кушакова-Листовского на вымощенную дорожку, и они пошли вдоль кромки воды. — Тогда я попрошу передать следущий текст. Запомните?
— Разумеется.
— «Переговоры по «Локи» будут продолжены в Цюрихе. Формат участников прежний. Баварец в игре. Положение стабильное. Ждет указаний в Цюрихе». Запомнили?
Кушаков-Листовский повторил текст. Он был взволнован.
— Это срочно. — Хартман успокаивающе улыбнулся. — Вы чем занимаетесь в Цюрихе, Дмитрий?
— Я флейтист в опере. Но это так, больше для души. Родители оставили небольшой капиталец. Мне хватает… Ванда! — крикнул он. — Ко мне! Ванда!.. В гости зайдете?
— Непременно. Но в другой раз. Мы с вами еще наговоримся. У вас есть телефон?
— Нет. Тут ни у кого нету.
— Ладно. О том, как будем связываться, подумаем позже. А пока, если я вам понадоблюсь, сбросьте на Центральный телеграф до востребования. скажем: «Оплату ваших услуг гарантирую. Лора». Пока так.
Хартман проводил взглядом Кушакова-Листов-ского, который, удерживая собаку за ошейник, поспешил к своему дому. На душе у него было светло. «Есть повод пропустить стаканчик кальвадоса», — удовлетворенно подумал он.
Спустя час Кушаков-Листовский вышел из своего подъезда и, озираясь по сторонам, направился к ближайшей телефонной будке. Там он набрал номер, но абонент не ответил. Он вышел, выкурил сигарету. Потом вернулся в будку, помедлил и набрал другой номер. В трубке послышался женский голос. Прикрыв микрофон, Кушаков-Листовский сказал:
— Мадам, передайте, пожалуйста, Клаусу, чтобы он связался с Ольгертом.
— Вы не должны сюда звонить.
— Это важно, мадам. Очень важно. Благодарю вас.
Вечером Хартман сидел на берегу Лиммата один прямо на траве, пил из горлышка нормандский кальвадос и глядел, как по слюдяным водам реки проплывают баржи и прогулочные баркасы. Теперь он был не один. Теперь всё будет так, как должно быть.
Он не знал и не мог знать, что флейтист Кушаков-Листовский, дворянин в шестом поколении, вот уже год как был перевербован абвером, получив псевдоним Ольгерт. Им занимался лично второй вицеконсул в Цюрихе, полковник Макс Георг Гелариус, правая рука ныне опального адмирала Канариса. Их отношения были выстроены напрямую, без ненужных свидетелей и посредников. Гелариус понимал, что «спящий» агент может только ждать, когда на него выйдет связной из Центра, и поэтому лишний раз его не трогал, хотя и не доложил начальству о его существовании. Он не сообщил о нем и своим новым хозяевам ни в Ватикане, ни в Управлении стратегических служб США, установившим с ним прямую вербовочную связь. Кушаков-Листовский входил в пул особо ценных личных контактов Гелариуса, необходимых ему, чтобы лавировать между разными центрами силы, ибо никто не забыл его довоенную работу в прусском гестапо.
Хартман поднялся, пошатываясь, спустился книзу, отыскал в прибрежной гальке плоский камень и, прицелившись, пустил его по поверхности воды. С тихим плеском камень запрыгал по реке — один, три, пять — и пропал в мерцающей темноте. Тогда Хартман сунул два пальца в рот и что было сил свистнул ему вслед.
С судна, проходящего где-то вдали, ему ответил басовитый гудок.
— Фундаментальную, фундаментальную ошибку в управлении допускает Гиммлер — он опирается на личности, которым поручает решение новых задач, а не на уже функционирующие институты, — поскольку привык спрашивать персонально, иметь дело с людьми, а не с органами управления. При этом критерии каждого такого назначения понятны лишь ему одному. А ведь зачастую это случайные люди, не способные сотрудничать со специалистами, они творят с аппаратом всё, что им вздумается, без опасения быть уличенными в некомпетентности. Отсюда хаос, бюрократическая неразбериха. Между тем внутренний порядок обеспечивается взаимодействием всех государственных органов, собранных в кулак. Не так ли? А у нас функция управления распылена между множеством ответственных лиц, раздувшихся от собственного величия. Этот стиль Гиммлер перенял у фюрера, который всегда с подозрением относился к государственным институтам, предпочитая иметь дело с персонами, которым он доверяет. Кадровая политика — вот что погубит Германию. Когда во главе угла стоит личная преданность, жди беды. Столько прохвостов отдает бессмысленные команды!
Олендорф выразительно посмотрел на Шеллен-берга, надеясь увидеть в нем отклик. Из-за своей интеллигентности тот и другой смотрелись белыми воронами среди руководства РСХА, где в почете были баварская простота и незамутненная ясность суждений. Оба считались интеллектуалами, что не прибавляло им очков, а от Олендорфа, возглавлявшего III Управление (внутренняя политика), с его пессимистичными докладами о положении внутри страны так и вовсе шарахались все — от Гиммлера до Бормана: никому не хотелось еще больше портить себе и без того не самое радужное настроение.