Решив вместе поужинать, они отправились в городок Штраусберг, что в тридцати километрах от Берлина, где вероятность угодить под внезапную бомбежку была меньше. Здесь, на берегу зеркально спокойного озера, в тени развесистых ив, им накрыли пышный стол с устрицами и белым эльзасским вином. Солнце клонилось к закату, оставляя оранжевый след на водной глади. Неподалеку замерли лимузины СД с вымуштрованными водителями, оставшимися за рулем.
— А вам не кажется, что все это постепенно теряет смысл? — спросил Шелленберг.
— Что именно? — не понял Олендорф.
— Ну, как что? Союзники высадились в Нормандии, плацдарм неуклонно расширяется. Наш Атлантический вал не сбросил их в море, и теперь, даже если мы сдержим их натиск, дело этим не закончится. Нам придется воевать на два фронта с весьма туманной стратегией, о которой, вероятно, что-то знает тот же Рундштедт, но — тс-с-с — он держит рот на замке. А где резервы? Шагреневая кожа с каждым днем сжимается все больше, время уходит. Отто, вы видите перспективу?
Жестко-красивое лицо Олендорфа помрачнело. Он провел двумя пальцами по лбу, будто хотел стереть это выражение. Ему, три года назад командовавшему айнзацгруппой Д на Украине, в Крыму, на Кавказе, было о чем задуматься. Тысячи коммунистов, евреев, цыган, расстрелянных по-джентльменски корректно, на максимальном удалении, без издевательств, со строгим запретом присваивать их вещи. В чем его вина? Эта мысль мешала ему спать.
— Вы помните картину Брейгеля «Слепой ведет незрячих»? Помните? Так вот, одной идеи мало — нужно видеть путь. Нам повезло с идеей, но мы просчитались с поводырем. Не так ли? Рейх — не инкубатор национал-социализма. Рейх — его почва, в которую до самых глубин немецкой истории уходят корни. А значит, при любой форме государственного устройства национал-социализм будет востребован как наилучший способ взаимодействия между властью и естественными сообществами людей в единстве общей цели. Немецкий народ никогда не забудет пройденного пути и найдет в себе силы, чтобы начать его сначала. Этот опыт будет интересен всем народам. Всем, кроме русских. Они отравлены большевизмом. Вот перспектива, которую я вижу. Вас это не греет, Вальтер?
— Греет. Конечно, греет. Однако мы с вами, согласитесь, работаем в специфическом секторе. Знаете, как в вермахте называют солдат СС? Покойничками. Потому что русские не берут их в плен. И если в войсковом подразделении оказываются наши ребята, уничтожают всех скопом. Кстати, союзники относятся к СС не лучше. Разве что не столь кровожадно.
— При чем здесь СС? У войны своя логика. Скажем, раньше нам были нужны гении наступления, и все восторгались успехами Роммеля и Манштейна. Не так ли? А теперь. теперь в цене виртуозы отступления: Кессельринг, Модель. Отступать продуманно, планомерно, с большими потерями для противника — вот к чему мы стремимся. У меня нет иллюзий, Вальтер. — Олендорф механически крутил на безымянном пальце кольцо «Мертвая голова». — Но я смотрю в будущее. Мы жили, мы дрались во имя идеи. Только идея оправдывает наши жертвы. Нас ждет возрождение, в этом я уверен. К тому же и лучшей альтернативы большевистской экспансии, чем национал-социализм, право же, не существует.
— Почему на гербе этого Штраусберга изображен страус? — внезапно спросил Шелленберг в своей манере резко и внешне немотивированно менять тему разговора.
Олендорф слегка замешкался, но, собравшись с
мыслями, посмотрел на флажок с гербом города и ответил:
— В геральдике страус — символ стойкости.
— Не очень понимаю, почему? — удивился Шел-ленберг и хмыкнул: — Впрочем, если третьей опорой
считать голову в песке.
Над озером с громким кряканьем пронеслась стая уток.
На обратном пути, сидя на заднем сиденье своего «Мерседеса», Шелленберг медленно курил и думал: «Если самые умные все свои надежды возлагают на идею, значит, дело дрянь, значит, времени осталось
мало».
На следующий день он встретился с Майером и Шпааном в конспиративной квартире на Пренцлау-эраллее. Шпаан, сотрудничавший с ним более полутора лет, так и не сумел преодолеть в себе подобострастного ужаса маленького человека перед большим боссом и смотрел на Шелленберга глазами усердно внемлющего ничтожества, хоть и был на двадцать лет его старше. Тем не менее он набрался смелости, чтобы душевно поздравить того с присвоением звания бригадефюрера.