Прямо с Эрепштрассе Гесслиц поехал к кинотеатру «Макс Вальтер». Поставил машину за пару кварталов, прошел через проходной двор и с черного хода поднялся в будку киномеханика, где его ждала Мод.
— Вот, — он протянул ей папку, полученную от Небе, — список объектов, связанных с урановым проектом, в охране которых принимает участие кри-по. Там немного. Перепиши. Оригинал я отдам заговорщикам из вермахта через три-четыре дня.
— Кофе будешь? — спросила Мод.
— Не откажусь. От водки Небе голова идет кругом.
— Ты пил водку?
— Польскую. Дрянь.
— Тогда поешь фасоли. Я только что разогрела.
— Не надо. Нора покормит. Сегодня у нас тушеная капуста с сосиской.
— Ого, богато живете.
— Занесу тебе парочку.
— Оставь. Наживу еще пузо, как у тебя.
— Это от пива, девочка. Пива я тебе не дам.
Гесслиц задержал на ней встревоженный взгляд:
— Милая, ты как-то дышишь. торопливо.
— Пустяки, — махнула она рукой. — Небольшая одышка. У меня бывает.
Мод улыбнулась и поставила перед ним чашку с горячим кофе. Она падала с ног от усталости, поскольку ночью выезжала с рацией за город, откуда смогла выбраться только с первым поездом утром. А теперь, как она поняла, ей с радистом придется вести сеанс прямо из Лихтенберга.
— Передай еще вот что, — сказал Гесслиц. — Небе кто-то сказал, кто-то авторитетный, что в ближайшие дни будет покушение на Гитлера.
Мод отвела волосы за ухо и оторвалась от бумаги:
— Вот как?
— Не знаю. Больше он ничего не сказал. Попробую что-то выяснить у военных. Но боюсь, ничего они мне не скажут.
Гесслиц в два глотка проглотил кофе. Вытер усы. Хотел закурить, но передумал.
— И еще. Слушай меня внимательно, Мод. Небе сказал, что в Цюрихе кто-то из его друзей, полагаю, из абвера, смог перевербовать русского агента, который донес, что к нему обратился другой советский агент, видимо, ему не знакомый, и попросил его передать в Центр донесение о намерении кого-то из высшего руководства рейха начать в Цюрихе переговоры с русскими. Разменной монетой якобы должна стать урановая программа рейха под кодовым названием «Локи». — Гесслиц помолчал. Потом добавил: — Этот агент, очевидно, не догадывается, что имеет дело с предателем. Надо срочно предупредить Центр. Они хотят взять его в ближайшее время.
Полученная из Берлина шифровка вызвала глубокое недоумение в 1-м (разведывательном) Управлении
НКГБ.
— Какие переговоры? Какой агент? Ничего не понимаю. — Ванин поднял глаза на вытянувшегося перед ним референта. Тот пожал плечами. Ванин снова перечитал текст. — Так, вот что, вызовите ко мне Яковлева из второго. Затем — Короткова. И Грушко. — Он посмотрел на часы. — Через тридцать минут.
Оказалось, что никто — ни глава 2-го отдела (Западная Европа) комиссар Яковлев, ни начальник 1-го отдела (Германия) полковник Коротков, ни майор Грушко из 7-го отдела (нелегальная разведка), курирующий агентурную сеть в Швейцарии, — не может сказать ничего внятного о загадочном разведчике в Цюрихе, над которым нависла угроза разоблачения со стороны столь же загадочного предателя.
— Переговоры по урану — это серьезно. — Яковлев снял очки и платком протер воспаленные, слезящиеся глаза. — Если бы кто-то из наших, где бы то ни было, с какого бы ни было боку оказался причастным к урановому вопросу, тем более к переговорам, — пусть самую маленькую малость, — мы бы об этом знали в первую голову.
— А может, это дезинформация? — предположил Грушко. Он говорил, беспрестанно смаргивая из-за контузии, полученной еще в Испании.
— Всё может быть. — Ванин выпустил дым через нос. — Но зачем Небе дезинформировать Рихтера? И какой смысл дезинформировать о событиях в Цюрихе начальника криминальной полиции?
— Но если от Небе к Рихтеру идет дезинформация, значит, Рихтер раскрыт? — Брови Яковлева вызывающе приподнялись. У него разболелась голова, он попросил у вошедшего секретаря, чтобы ему сделали кофе покрепче.
— Как вы помните, год назад что-то в таком роде, связанном с урановыми разработками, пытался устроить Шелленберг, — сказал Коротков. — Тогда торговались с «Интеллидженс Сервис». А мы влезли в переговоры через Баварца, Франса Хартмана.
— Но Хартман погиб. Это видел Рихтер. — Ванин затушил окурок и сразу взял новую папиросу. — Баварца больше нет.
— Да, Хартман погиб, — вздохнул Коротков. — Хороший был парень. Так что с Шелленбергом нас больше ничего не связывает.