— Вот это верно. Но кому верить?
— И все-таки я бы не сбрасывал со счетов «прикормку», — скептически поджал губы Яковлев.
Спустя полчаса Ванин подвел черту:
— Итак, что мы имеем? Первое. Есть некий человек, который вышел на нашего сотрудника в Цюрихе, использовав действующий пароль и представившись советским агентом. Он просит передать сюда, в Центр, донесение, что в скором времени пройдут переговоры советской стороны с кем-то из бонз рейха, ядром которых станет германская урановая программа. Нам ничего не известно об этом человеке. Мы ничего не знаем о подобных переговорах.
На листе бумаги Ванин нарисовал человеческий контур и отметил его знаком вопроса.
— Второе, — продолжил он. — Мы не можем сказать, к кому из наших агентов в Цюрихе он обратился. Но мы знаем, что агент этот был перевербован абвером. Мы также знаем, что шифровку, о которой его просили, он отправлять не стал, а передал ее немцам.
Второй контур также был отмечен знаком вопроса.
— Информация поступила от начальника крипо Небе. Небе имеет доступ к урановой программе «Локи» и, следовательно, может быть в игре. Вопросы. Либо против нас разрабатывается операция по дезинформации. Либо все происходящее соответствует действительности. Либо это частичная правда, так как информация имеет несколько источников. Нам нужно ответить на каждый из этих вопросов как можно быстрее — с учетом особой важности любых сведений по немецкому урану. — Он помолчал. Затем свел оба контура вместе, сложил листы и бросил их в мусорную корзину.
— Но если этот парень — наш, — сказал Ванин, — надо его вытаскивать.
Часть вторая
Если бы не конверт, вернее, штемпель на конверте, Шелленберг скорее всего перекинул бы письмо с отсутствующим обратным адресом своему референту, не распечатывая. Однако гриф «Вручить лично» заставил его отнестись к нему с повышенным вниманием: такой оттиск использовался в аппарате РСХА, и, значит, письмо, доставленное с утренней почтой, попало к нему не случайно.
Содержание послания не на шутку взбудоражило шефа СД. «Бригадефюрер! Имею Вам сообщить, что 20 июля в ставке фюрера «Вольфшанце» будет совершено покушение на Адольфа Гитлера. Хочу также уведомить, что пять дней назад уже была предпринята такая попытка, но она сорвалась по не зависящим от заговорщиков причинам. Бригадефюрер! Еще есть время, чтобы предотвратить чудовищное преступление. Верный член партии, патриот Германии».
Шольц собственноручно скопировал анонимное письмо, два дня назад полученное Мюллером, переадресовав его Шелленбергу.
Удивила вырванная из школьной тетради страница, в клетку. Удивил цвет чернил — сиреневый. Насторожил почерк — неуверенный, спотыкающийся на соединениях. «Чепуха какая-то, — задумался Шелленберг. — Почему об этом доносят мне, а не в гестапо?» Допустить, что неведомый доброжелатель «с улицы» надумал обратиться к начальнику внешней разведки, имя которого было известно лишь узкому кругу лиц, Шелленберг, конечно, не мог. Смущала суть послания. Провокация, решил он. Вот только есть ли в ней правда? Потому что такая правда не могла остаться без внимания. «Они хотят посмотреть, что я стану делать».
Шелленберг развернулся в кресле спиной к столу, вытянул ноги. Кальтенбруннер? Мюллер? Брандт? Какая разница? Бежать к Мюллеру, держа в зубах анонимку из детской тетрадки? И выглядеть посмешищем. Сколько таких «предупреждений» гестапо получает каждый день?
А если это все-таки правда? Заговор в высшем эшелоне вермахта давно не составлял большой тайны для службы безопасности. Шелленберг взял лежавшие на столе четки, привезенные им из Турции, подарок посла фон Папена, и принялся бездумно перебирать сандаловые бусины. Тогда надо видеть две линии. Устроить переполох и быть героем угасающего режима. Или промолчать, что чревато расправой, если это послание попало еще к кому-нибудь и если этот кто-нибудь забьет тревогу. Промолчать — и не мешать? Соблазн велик, но рисковать собственной шкурой?..
Кто-то решил подстраховаться за его счет. Такой вывод представился ему наиболее вероятным. И тогда единственно возможным действием с его стороны, единственно верным, практически беспроигрышным, было. пойти к Гиммлеру.
Он вызвал секретаря. Худой, выхоленный, точно манекен из салона мод, подчеркнуто безэмоциональный штурмфюрер замер на корректном удалении от начальника.