Чуешев ласково прихватил флейтиста за локоть.
— Небольшая, Дмитрий Вадимович, практически пустяковая просьба, — успокоил он его. — Я не отниму у вас много времени. Вы способны запомнить то, что я вам скажу?
— Я легко запоминаю целые симфонии, молодой человек. — Безотчетным движением кистей рук он взбил бант на груди.
— Давайте отойдем к окну. — Кушаков-Листов-ский неуверенно последовал за ним. — Скажите, вечером сегодня вы будете дома?
— Да, собирался быть дома. У меня собака болеет. Нужно за ней ухаживать. У нее, знаете, что-то с пищеварением.
— Сочувствую. — Чуешев нахмурил брови. — Сегодня к вам должен прийти человек. Его зовут Людвиг Кох. Очень легко запомнить. После того как он назовет пароль, вы передадите ему следующее. Завтра вечером с десяти до одиннадцати я буду ждать его в отеле «Гумберт Берг». Это в Ведиконе на Мар-гаритенвег. Запомните, пожалуйста. «Гумберт Берг».
Восьмой номер. Второй этаж. Меня зовут Конрад Хоппе.
— Да, вы говорили. Разумеется, я всё запомнил.
— Передайте ему, что у меня есть информация по новейшим разработкам реактивного снаряда Фау. Я буду ждать его с десяти до одиннадцати вечера. Ровно в одиннадцать я уеду. До десяти меня также не будет.
— Я всё передам. Слово в слово.
— И еще. Я жду Коха и никого другого. Только Коха. Пожалуйста, запомните. Если он не придет, мы просто забудем о нашей встрече. Наличие у портье ключа от моего номера ничего не значит. У меня есть дубликат, и я буду у себя в номере. Уточню еще раз: никто, кроме Коха, не должен обо мне знать.
В круглых глазах Кушакова-Листовского сияла такая простодушная решимость, что Чуешев невольно улыбнулся. К тому же флейтист замер перед ним в своей излюбленной, «публичной» позе, видимо, казавшейся ему мужественной: ноги расставлены, таз подтянут вперед, мыски внутрь, — что выглядело комично. «И как можно было связаться с такой побрякушкой?» — добродушно подумал Чуешев, сжимая увлажнившуюся «буханку».
— А русская кукла у тебя есть? — спросил Мюллер, разглядывая коллекцию в кабинете Шольца. Шольц вежливо держался у него за плечом.
— Увы, нет. Я собираю кукол только оттуда, где был сам. В Смоленске, когда я туда ездил, все сувенирные лавки были закрыты.
— Остроумно, — без улыбки заметил Мюллер. — Может статься, что лавки опять открылись. Не хочешь побывать?
— Навряд ли теперь там ждут таких туристов, как я.
— Опять остроумно. Ты остроумный малый, Кристиан. — Мюллер повертел в руках куклу в голландском костюме и поставил на место. — Много пессимизма. Это хорошо. Это значит, что у тебя трезвая голова. А нам с тобой сейчас нужна трезвая голова. Пусть резвится Бабельсбергский осеменитель. Ему за это деньги платят.
Таким прозвищем наградили Геббельса за его увлечение актрисами с киностудии в Бабельсберге. До войны он пасся там, как бык на выгуле, не пропуская ни одной смазливой мордашки. Из-за одной из них, чешки Лиды Бааровой, Геббельс едва не наложил на себя руки и даже развелся с женой Магдой. Правда, потом, по настоянию фюрера, вернулся в семью и стал в глазах общества образцовым мужем. Но прозвище так и зацепилось.
— Пошли в сад. — Мюллер покрутил пальцем над головой, намекнув на возможность прослушки в кабинете.
— Во вторую камеру привели радиста. Лемке. Вы же хотели взглянуть на него.
— Это по пути. Идем.
Молодой парень, почти еще мальчишка, сидел, поджав ноги, на металлическом табурете в центре комнаты и жадно ел бутерброд с салом, выданный ему по распоряжению Шольца, запивая горячим чаем, когда в камеру вошел Мюллер. При виде мрачного человека в генеральском мундире парень вскочил на ноги, не решаясь проглотить кусок во рту. Ему некуда было деть кружку с чаем, и он поставил ее на табурет.
— Сядь назад, — приказал Мюллер.
Парень плюхнулся обратно, кружка с грохотом покатилась по каменному полу.
Мюллер обошел его кругом, остановился и запустил свою широкую пятерню в густую, каштановую шевелюру парня. Притянул к себе.
— Что, перья на жопе проклюнулись? — спросил он. — Так ведь это не всегда к полёту. В иных случаях их выщипывают для хорошего жаркого.
Перепуганный парень так и сидел с полным ртом, не в силах дожевать сало. Взгляд Мюллера прожигал до трясущихся поджилок.
— Где твоя мать? — Мюллер выпустил его волосы из своего кулака.
Не разжевывая, Лемке проглотил кусок и, давясь, ответил:
— В лагере. На нее донесли соседи. Она продавала сахар.
— Отец?
— Пропал без вести в Сталинграде.