Управившись со спаржей, он некоторое время пил чай и слушал болтовню двух тетушек за соседним столом, которые увлеченно спорили, как лучше выпекать печенье, чтобы глазурь с корицей была гладкой и блестящей.
— Я добавляю тыквенное пюре и долго перемешиваю. Плюс один яичный белок.
— Нет-нет, не выношу запаха тыквы. Проще добавить лимонного сока в сахарную пудру, пару столовых ложек. И такая возникает кислинка — пальчики оближешь.
В половине девятого Чуешев пришел в свой номер и, не разуваясь, лег на диван, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Вновь вспомнилась ему девушка Варя, ее черные косы и васильковые, круглые, как у беспомощного котенка, глаза. «Ты уйдешь на фронт, и мы уже не увидимся», — грустно сказала она ему. «Я ловкий, умею уворачиваться от пуль», — пошутил он. Она пояснила: «Да нет, ты просто про меня забудешь». «Я буду писать», — не очень уверенно обнадежил он. У нее была обожжена рука от зажигательной бомбы, когда, растерявшись, она схватила ее, чтобы сбросить с чердака на землю. На ней было платье с длинным рукавом, чтобы скрыть шрамы, но он заметил и спросил. Она позволила себя поцеловать в теплые, мягкие губы. «Ингрид, конечно, красотка, но Варя, она все-таки такая. трогательная», — подумал он и улыбнулся.
Как и в прошлый раз, без четверти десять Чуешев спустился вниз. Он передал ключ от своего номера портье и сказал, что в холле бродит кошка. Портье нацепил на нос очки и пошел посмотреть. Чуешев свернул во внутренний двор, поднялся по пожарной лестнице на свой этаж и вернулся в номер. Свет он не включал. На всякий случай переставил собранный саквояж на балкон и замер возле окна, наблюдая за улицей.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Двадцать пять. Погода вдруг испортилась. Подул ветерок. Воздух насытился дождевой пылью, и брусчатка тротуара тотчас покрылась мерцающим слюдяным блеском. Мутной, желтеющей губкой сквозь сизую пелену проглядывала с небес полная луна. За все время по темной улице, прикрываясь раскрытыми зонтами, стуча каблуками по мостовой, торопливо прошли трое прохожих. Пивной фургон, медленно покачиваясь, прополз мимо. Больше никакого движения на Маргаритенвег не наблюдалось.
Когда стрелка на часах показала пол-одиннадцатого, из темноты вынырнул черный автомобиль с погашенными фарами. Мягко тарахтя, он подкатил к отелю, проехал немного дальше от входа и встал прямо под балконом Чуешева, что дало тому возможность выступить подальше и осторожно посмотреть на него сверху. Двигатель заглох. Из машины вылезли двое мужчин. Один из них снял шляпу и бросил ее на сиденье. Потом возник третий: растрепанные седые волосы колыхались на ветру. Он явно нервничал. Чуешев сразу узнал этот возбужденный тенор.
Двое направились в отель, а седовласый залез обратно в машину. Чуешев взял саквояж и перекинул его на соседский балкон. Затем, ухватившись за перила, перелез через них, аккуратно, стараясь не задевать цветочные ящики, продвинулся вперед и мягко перемахнул за ограждение, разделяющее номера. Там он задвинул саквояж в угол, вплотную к стене, сел на него и прижался к ограде, густо увитой лианами актинидии. Слегка раздвинув ветви растения, он смог через узкую щелку видеть свой балкон.
Прошло минут десять. В дверь тихо постучали. Потом еще. Щелкнул замок, скрипнула входная дверь. Они вошли в его номер, он слышал, как осторожно они осматривают помещение. Чуешев медленно вынул из подмышечной кобуры браунинг, который взял из ячейки на железнодорожном вокзале по известному ему коду, снял с предохранителя, тихонечко выдохнул.
Они не зажигали свет, но, судя по звукам, обшарили все вокруг. Потом один из них вышел на балкон. Это был плотный человек с выбритым затылком, в руке у него тускло отсвечивал ствол оружия. Он осмотрелся, заглянул на соседние балконы. Чуе-шева он не увидел: для этого надо было перелезть через ограду. Потом вернулся в комнату. Чиркнула спичка. Очевидно, они закурили. Из глубины донеслись глухие голоса — несколько слов, фраз. Различить можно было только «нет», дважды. Затем дверь захлопнулась.
Сверху Чуешев видел, как они, отбросив окурки, сели в машину, заработал двигатель, вспыхнули фары. Автомобиль сорвался с места и исчез в темноте. Чуешев засунул пистолет в кобуру, смахнул со лба пот и сквозь зубы процедил:
— Попалась птичка.
Если бы не близкие, почти что дружеские отношения с вальяжным, обаятельным, гениальным бароном фон Арденне, доктор Блюм давно перебежал бы к Гейзенбергу в Институт физики и работал бы сейчас вдали от бомбежек где-нибудь в горах. Другой причиной, удерживавшей его в Берлине, были женщины, которые являлись для Блюма чем-то вроде топлива для «мессершмитта». Волочиться за одной, проводить ночь с другой, мечтать о третьей — тридцатитрехлетний ученый был увлечен этой игрой не меньше, чем физикой. Правда, за последнее время из-за налетов большинство женщин было эвакуировано из Берлина, что не могло не удручать любвеобильного доктора. Последней страстью на возникшем безрыбье стала пресная связь с сорокалетней женой соседа, дородной домохозяйкой с удушающе могучей грудью, визгливые стоны которой были слышны далеко за пределами спальни, о чем Вилли Гесслицу поведал сам сосед. Гесслиц побывал у него с расспросами насчет краж в округе, прикрывшись удостоверением инспектора крипо, выписанным на другую фамилию. Сосед ненавидел и боялся Блюма, он замечал, что к нему на автомобилях приезжают какие-то люди, сидят у него ночи напролет, а после они исчезают, порой на несколько дней, но главное — его охраняют.