— Это что? Это что? — дребезжащим голосом заверещал Сизый, схватившись за голову. — Ты с ума сошел? Он же из гестапо! Мать моя! Посмотри, на нем же форма!
— Ну, да, из гестапо, — согласился Гесслиц и подошел к крыльцу, держа пистолет за спусковую скобу. — Дрянное дело, Фриц, ох, дрянное. Зачем ты его застрелил?
— Я?!
— Конечно. А кто? Это же твой «Маузер М»? Я его честно зарегистрировал в крипо как принадлежащий тебе. И вот что из этого вышло.
— Брось свои фараонские штучки, Вилли. Этого парня угробил ты.
— Но пуля в нем из твоего пистолета.
Губы Сизого нервно задергались. Он злобно засопел, стараясь испепелить Гесслица уничижительным взглядом.
— Вообще говоря, я тебя спас, Сизый. Беседы в гестапо редко заканчиваются чаепитием с пирожными. А этот малый уже руки тебе крутил. Еще час, и тобой занялись бы всерьез.
— Ты-то откуда взялся? Спас он меня!.. Мы договаривались на уголовку, а ты втравил меня в какую-то политику. Знать не желаю, в какие игры ты тут играешь! Что мне теперь делать?
Гесслиц протянул руку:
— Давай сюда, что нашел. — И, получив бумаги, распорядился: — Сейчас ты занесешь его в этот «Хорьх», отвезешь к лесу, там вытащишь из машины и оставишь на обочине. На живот положи, спиной кверху. Посвети-ка мне сюда.
Гесслиц присел на корточки, пошарил в траве, отыскал гильзу и передал ее Сизому, который фонариком освещал место поиска:
— Вот, бросишь ее на землю где-нибудь у него за спиной. Понял? Ну, а я, со своей стороны, может, и уберу из картотеки сведения о принадлежности редкого «Маузера М» Фрицу Хагену.
Прежде чем зайти в гараж, Гесслиц крикнул Сизому, который, отдуваясь и бормоча проклятия, волок труп унтерштурмфюрера к «Хорьху»:
— Смотри, чтобы тебя никто не увидел. Фары не гаси. И не забудь оставить дверцу с водительской стороны открытой. Сделаешь дело — сразу возвращайся.
— Пешком?
— Бегом. Дай-ка мне свой фонарик.
В гараже на верстаке при свете двух фонарей Гес-слиц переснял на микрокамеру все добытые Сизым служебные документы. Он не понял ничего из того, что было в них начертано, но гриф «Исключительно для служебного пользования» сам по себе говорил о многом.
Вскоре из темноты улицы, озаряемой всполохами далеких пожаров, вынырнул измученный, взмыленный, деморализованный Сизый Фриц. Гесслиц уже закрывал ворота гаража.
— Возьми бумаги назад. Вернись и положи их туда, откуда достал. Понял? Все замки запри, чтоб комар носа не подточил. Потом закрой входную дверь — и можешь ехать домой, если, конечно, у тебя все еще есть дом. Да только не расслабляйся, Сизый, не расслабляйся. У нас еще много дел впереди.
Тот метнул в него испепеляющий взгляд:
— Сукин же ты сын, Вилли.
Гесслиц впихнул ему в руки папки:
— Оставь хорошие манеры для налоговых инспекторов.
— Возможно, господин Гесслиц, в результате какого-то большого потрясения ваша жена перенесла реактивный психоз, отголоски которого мы наблюдаем сейчас. Достоверно утверждать, что это состояние пройдёт, никто не может. В нашем случае: время, терпение, щадящий режим. Если сможете, уезжайте с ней туда, где климат мягче, где ничто не будет напоминать ей о пережитом. Однако вы должны быть готовы к тому, что прежней она уже не будет. К сожалению, такой вариант также вероятен.
Жилистый, крепкий, как высохший корень, врач-психиатр из частной клиники доктора Вайля являл собой абсолютную предупредительность и внимание. Он не просто вынес свой вердикт в самых мягких, обтекаемых выражениях, он проводил Гес-слица до дверей и долго тряс ему руку, словно сожалея о том, что вынужден с ним расстаться.
— Если у вас возникнет желание, мы можем показать вашу жену в Институте мозга Общества кайзера Вильгельма. Это здесь рядом, на Линденбергер-вег. У меня там много друзей, специалистов самой высокой квалификации. Подумайте.
— Хорошо, господин Гаузе, я подумаю.
— Если решите, вот мой телефон. — Он протянул визитную карточку.
Гесслиц вышел в полутемный, тускло блестевший чистотой свежевымытого пола коридор, тянущийся от окна до окна по всей длине клиники. Остановился, закурил. Над столом дежурной медсестры замигала лампочка. Девушка вскочила, оправила юбку и поспешила в кабинет, из которого только что вышел Гесслиц. Дверь она оставила чуть приоткрытой, и Вилли видел, как психиатр, заполнив какую-то карту, передал ее медсестре. Лицо у него было уже другим, хмурым, собранно-деловитым. Он что-то коротко сказал, и медсестра, кивнув, быстро пошла к выходу.