93-й и 94-й — так Мак Миллан и Абельсон в 1940 году идентифицировали соответственно нептуний и плутоний, и курчатовцы невольно возвращались к старым обозначениям, хотя, по соображениям секретности, их названия даже в бытовой речи должны были быть зашифрованы. Не успел Сошин насладиться одобрением Бороды, как отовсюду посыпались возражения. Потухший было спор разгорелся с новой энергией. Заглянувшая в дверь секретарша вызвала Курчатова в коридор:
— Игорь Васильевич, звонили с площади Дзержинского. Просят вас приехать. Лучше прямо сейчас.
Шло оперативное совещание по поводу донесений советской агентуры из Англии о подготовке группой Штауффенберга покушения на Гитлера, когда Ванину сообщили, что Курчатов уже здесь, знакомится с документами. Докладывал майор из 2-го отдела, недавно эвакуированный из Лондона: «В Берх-тесгадене у них ничего не вышло: Гитлер на совещание не прибыл. Со слов полковника Коллингвуда, Крез сообщает, что операция «Валькирия» будет продолжена: уже двадцатого июля, то есть через семь дней, Штауффенберг попытается взорвать бомбу в «Волчьем логове». Повлиять на это решение через английскую резидентуру не представляется возможным». Выдержав паузу, Ванин сказал: «Надо срочно подключить всех, особенно в рейхе. Хочу вновь обратить внимание на директиву Верховного: сегодня нам крайне невыгодна смена режима в Германии. Устранение Гитлера может привести к расколу в коалиции: наши союзники выйдут из войны и установят полный контроль над новым германским руководством. Мы столкнемся с обновленным вермахтом, у которого будет только один фронт — наш. Задача: силами разведки, насколько это возможно, помешать заговору и пресечь его реализацию».
Затем Ванин извинился, попросил продолжить без него, кивнул Овакимяну и вместе с ним вышел из кабинета. Они не торопились, чтобы дать Курчатову время спокойно просмотреть документы, добытые Гесслицем в доме Блюма и доставленные в Москву с дипломатической почтой из Стокгольма.
— Слушай, Гайк Бадалович, а чего ты всегда в штатском? — спросил Ванин. — Ты тут как белая ворона. Гляди — кругом одни погоны.
— Мне не идет, — ответил Овакимян. — К тому же, когда в погонах я возвращаюсь домой, жена хватается сперва за сердце, потом за чемодан.
— Почему?
— За сердце — от близорукости: кто там пришел? А чемодан — сам понимаешь: с вещами — на выход.
Кабинет «И» располагался этажом выше. Подойдя к нему, Ванин постучал в дверь, прислушался: никто не ответил, тогда они вошли.
Курчатов сидел за столом, перед горящей настольной лампой. На звук открывшейся двери он повернулся. Даже в полутьме было заметно, как покраснели его глаза.
— Ну, что, Игорь, дорогой, что? Посмотрел? — тихо, как-то даже слегка заискивающе спросил Ванин. — Что скажешь?
Курчатов грузно откинулся в кресле. Помолчал.
— Судя по этим бумагам, — он снял очки и устало помассировал переносицу, — газовая центрифуга в лаборатории фон Арденне заработала и уже идет обогащение урана.
Овакимян приложил руку ко лбу, сокрушенно покачал головой, беззвучно чертыхнулся и спросил:
— Вы уверены, Игорь Васильевич?
Тот неопределенно пожал плечами и ткнул очками в документы.
Ванин медленно присел за стол, взял со стола бумаги и, держа их перед собой, заглянул в потемневшее лицо Курчатова.
— Что это означает, Игорь?
В лице Курчатова проступила угрюмая собранность, какая появлялась у него в минуты серьезных, небезопасных решений. Вздохнув, он ответил:
— Это означает, Паша, что немцы приступили к изготовлению бомбы.
Лео Дальвиг опаздывал, как обычно, что давало Гесс-лицу повод иронично вопрошать: «С твоей пунктуальностью, как это тебя до сих пор не раскрыли при нашем-то “порядок должен быть”?» В ответ Дальвиг разводил руками: «Инвалидам прощается». В будке механика кинотеатра «Макс Вальтер» стояла невыносимая духота, окна наружу в ней отсутствовали. Тучный Гесслиц ощущал себя выброшенной на берег медузой. Мод предложила ему кофе, он отмахнулся: «В такую жару?»