— Ну, хочешь тогда яйцо? Я выменяла пяток яиц на рынке.
— На что?
— На шерстяные носки.
Гесслиц встрепенулся:
— О, я же принес тебе молока и кусок буженины. Совсем память отбило.
— Да ладно, зачем? Ты все время меня подкармливаешь.
— Как ни крути, а СС снабжают получше грудных младенцев. Нам с Норой столько не надо. Там на столике два пакета. Забери. Если молоко скисло, получится отличная простокваша. — Он вздохнул. Потом опять вздохнул. — Возьми там еще таблетки.
— Какие таблетки?
— От одышки. Один доктор в гестапо посоветовал. Хорошо помогают.
Мод ничего не сказала. В зале послышался смех.
— Что крутишь? — без интереса спросил Гесслиц.
— Старье, — ответила Мод. — «Двое в одном городе». Ты такое не любишь. Легкая, безмозглая комедия.
— А мне, видимо, надо заумную, угрюмую трагедию?
Мод рассмеялась:
— Давай помассирую тебе шею. Только сиди прямо.
И пока Гесслиц рассказывал ей о допросах спекулянтов, которые казались ему забавными, Мод думала о том, что неплохо бы вступить в Службу народного благополучия, чтобы не угодить под эвакуацию из Берлина. В широких спортивных штанах на резинках, с зачесанными под гребенку волосами она была похожа больше на парнишку из массовки на спортивном параде, чем на молодую женщину.
Наконец явился Дальвиг. Вид у него был озабоченный. Он молча прошел в комнату, сел на табурет, быстро съел яйцо, сваренное Мод для Гесслица, и только тогда заговорил:
— Вот что, ребята, из Центра пришло кое-какое пожелание.
— Пожелание? — удивился Гесслиц.
— Хорошо, приказ. Но я рассматриваю его как пожелание. Приказ от пожелания отличается хотя бы теоретической перспективой выполнимости. Одним словом, там стало известно, что твои приятели из вермахта — те самые, Ольбрихт, Штауффенберг из армии резерва — через пять дней намереваются ни много ни мало взорвать нашего драгоценного фюрера в «Вольфшанце». Центр хочет помешать этой справедливой затее, резонно считая, что Гитлера мы прихлопнем сами, наверняка и очень скоро, а вот с теми, кто может прийти ему на замену, придется повозиться, потому что англосаксы скорее всего будут с ними договариваться, и тогда про всю эту кутерьму в Нормандии придется забыть. Предлагают подумать, что можем сделать мы?
— Пять дней?
— Пять дней.
— А что мы можем сделать за пять дней?
— Вот и я о том же. — Дальвиг вытер пот со лба. — Мод, милая, заваришь кофейку?
— Конечно. — Мод отошла к плитке.
Гесслиц сунул в губы сигарету, но зажигать не стал, понимая, что в дыму они попросту задохнутся. Однако сигарета во рту помогала ему сосредоточиться.
— Ладно, с пожеланиями пока обождем, — продолжил Дальвиг. — Теперь о приказе. Центр крайне заинтересован в дальнейшей разработке Блюма с последующим выходом на фон Арденне. Благодарят за присланные материалы. Это тебе, Вилли. Документы исключительной ценности. Но хотят еще, еще и еще. Надо подумать, как это сделать поаккуратнее? Что вообще можно сказать об этом Блюме?
— Ну, что. — Гесслиц закатил глаза и принялся докладывать с лаконичной обстоятельностью полицейского: — Сравнительно молод. Сибарит. Из юнкеров. Из прусских юнкеров, разумеется. Сирота, с приличным состоянием. То есть может содержать себя сам, но без роскоши. Видимо, хороший ученый. У него есть охрана из гестаповцев, без сопровождения. Легкомысленный: бумаги с грифом «Секретно» таскает домой, что, очевидно, запрещено. Принимает гостей, что тоже весьма странно. Живет один. Прислуга приходящая. Любит женщин. Просто помешан на женщинах. Последняя связь была месяц назад, с соседкой старше его лет на десять. Можно предположить, что в настоящий момент он на стену лезет от вожделения. Но проституток избегает.
— Бабу бы ему подсунуть, — задумчиво произнес Дальвиг.
— Бабу! — хмыкнул Гесслиц. — Да где ж ее взять?
Мод поставила на стол чашку с дымящимся кофе.
— А во мне бабу вы совсем не видите? — спросила она. Дальвиг с Гесслицем заговорили одновременно:
— Но, Мод, старушка, Мод, он же избалованный малый. Ему, знаешь, какая нужна?
— Какая?
— Ну, такая, понимаешь, чтобы. с блеском. Расфуфыренная. Кошка такая, понимаешь? Сногсшибательная. Дешевка, одним словом. Чтоб сразу рухнул!