Цауэру нравился Хартман, спокойный, уверенный, доброжелательно ироничный, в нем он видел опору в преодолении своих мнимых недостатков.
— Странные дела творятся у нас в БМР, — доверительным шепотом поведал он, стараясь удержать на тупеющем от алкоголя лице загадочное выражение. — Знаете, куда уходят платежи? В космос. Они уходят в космос. Но! Гитлеру нужны доллары. А янки хотят золота. Я видел график поступлений за полгода. только, тсс! Золото едет к нам эшелонами. Прямо из рейха. А мы переводим доллары — прямо в космос. Но кто-то же там их принимает, а? Товар — деньги — товар. Так, кажется, у Маркса?
— Но откуда у немцев столько золота? — наивно поинтересовался Хартман.
— А вы догадайтесь. Если подумать, люди в массе своей прямо-таки увешаны золотом.
— М-да-а. значит, ваши подвалы полны золотом?
— Не знаю, — мотнул головой Цауэр. — У нас в Швейцарии — копи царя Соломона, это точно. Но по секрету могу сказать, что хорошая доля немецкого металла уже пересекла Ла-Манш. А куда там дальше — бог весть.
— Слушайте, Феликс, тут имеется роскошный «Джонни Уокер». В меню его нет. Но нам принесут. Будете?
— Конечно!
Хартман решил приблизить его и для начала предложил обучить игре в бридж.
— Из Цюриха, штурмбаннфюрер.
Референт положил на стол Шольца папку и удалился. Шольц был погружен в изучение допросов арестованного накануне радиста Лемке, поэтому к донесениям из Цюриха приступил далеко не сразу.
Работе мешала головная боль, она сжимала виски, мешала сосредоточиться. Дело в том, что почти всю ночь Шольц просидел возле маленькой собачонки, которую подобрал на дымящихся развалинах соседнего дома. Белый шпиц — у него был сильно обожжен бок, а также сломана лапа — жалобно повизгивал и смотрел на него блестящими бусинами глаз, словно спрашивал: «Видишь, как мне плохо?» Лишь ближе к утру, когда уже светало, собака уснула вместе с сидящим рядом с ней на полу Шольцем.
Будильник не понадобился: сколько бы ни спал, он всегда вставал ровно в семь.
Несмотря на усталость, Шольц был взволнован и обескуражен, ибо никогда раньше ему не приходилось иметь дело с созданием, всецело зависящим от его заботы и усердия. У него никогда не было жены, соответственно — и детей. Родители умерли. И даже с любовницей Шольцу не везло: чаще всего его ухаживания оканчивались пугливым бегством. По правде говоря, одиночество не тяготило его; вся энергия, все силы этого человека концентрировались вокруг работы в полиции. Шольц был отличным специалистом, его высоко ценили, у него была репутация крепкого профессионала. И все-таки он не мог не завидовать людям, имеющим счастливую возможность погреться возле семейного очага. Когда, усталый, он возвращался домой, то светящиеся окна манили заглянуть в них, чтобы разглядеть, как уютно живут благополучные пары, у которых есть общие заботы.
Шольц позвонил криминалисту Ульриху Рупрех-ту в канцелярию.
— Слушай, Ули, у тебя ведь, кажется, есть собака?
— Да, ризеншнауцер. А что?
— Чем ты его кормишь?
— Ох, Кристиан, это больной вопрос. А что?
— Ну, собака, она чем питается?
— Да чем придется. Отрываю от себя понемногу. А так, мясом, конечно.
— Вареным?
— Да любым. Сейчас такая голодуха. И кость сойдет. А в чем дело-то?
— Ни в чем. Потом скажу.
Он повесил трубку и подумал: «В спецпайке есть
фарш. Если его подогреть...» Повздыхав, вернулся к чтению допроса Лемке.
Позвонили от Мюллера, попросили зайти. Шольц поправил галстук, провел щеткой по мундиру. Коридоры управления были, как всегда, пустынны. Стук каблуков гулко отдавался в сводах. Навстречу попалась девушка, которая давно и как-то безнадежно нравилась Шольцу. Он слегка покраснел, поздоровался, а пройдя мимо, оглянулся.
— Не хотел говорить по телефону, — сказал Мюллер, не предложив ему сесть. — Завтра в восемь жду тебя здесь. Привезут Пилигрима.
— Того самого? — удивился Шольц.
— Того, которого ты не смог найти. — Мюллер надел очки и погрузился в чтение документов. — Иди, Кристиан. У меня дел невпроворот.
Спустя час Шольц сбил документы в аккуратную стопку, положил их на угол стола и собрался уже идти домой, как вдруг взгляд его упал на папку с донесением из Цюриха. Он знал — в ней стандартный отчет гауптштурмфюрера Клауса, приставленного следить за посланцем Шелленберга Майером. Можно было бы отложить на завтра. Шольц неуверенно помялся, потом махнул рукой: «Завтра много дел» — и вернулся за стол.