Строительное управление предусматривалось Бертраном в г. Епифани, в Тульской провинции, ибо в том городе сходилась середина будущих работ.
Вместе с Бертраном должны были ехать еще пять немецких инженеров и десять писцов из Административного Приказа.
День отбытия пал на 18 июля. В тот день к 10 часам утра к покоям Бертрана должны подать дорожные кареты для следования в глухой и терпеливый путь, держа маршрут на неприметный пункт — Епифань.
IV
Покуда векует на свете душа, потуда она и бедует.
Собравшись для изрядной еды, пять немцев и Перри понадеялись зарядиться пищей на сутки.
И, действительно, животы они набили круто, готовясь для долгого созерцания тогдашних немощных русских пространств.
Уже Перри в дорожный рундучок пачки с табаком укладывал — последнее дело его перед всякой дорогой. Уже немцы письма своим семьям кончали, и младший из них, Карл Берген, вдруг разрыдался от жмущей сердце неудержимой тоски по молодой, любимой еще жене.
И тут затряслась дверь от резкого стука казенной руки: так мог стучать посланный либо арестовать, либо известить о милости бешеного царя.
Но то был гонец из Почт—Приказа.
Он попросил указать ему Бертрана Перри, аглицкого капитан–инженера. И пять немецких рук, в родинках и веснушках, указали ему на англичанина.
Гонец нелепо выбросил вперед ногу и почтительно подал Перри некий пакет за пятью печатями.
— Сударь, соизвольте приять посыл из аглицкой державы! Перри отошел от немцев к окну и вскрыл пакет. «Ньюкестль, Июня, 28.
Мой славный Бертран! Ты не ждешь этой вести. Мне трудно тебя огорчать, наверно, любовь к тебе меня еще не оставила. Но уже новое чувство жжет меня. И жалкий разум мой напряжен, чтобы поймать твой милый образ, который так скорбно обожало мое сердце.
Но ты наивен и жесток — ради наживы золота ты уплыл в дальнюю землю; ради дикой славы ты погубил мою любовь и мою ждущую нежности молодость. Я женщина, я слаба без тебя, как веточка, и отдала свою жизнь другому.
Ты помнишь ли, мой славный Берт, Томаса Рейса? Вот он стал моим мужем. Ты огорчен, но признайся, что он очень славный и такой преданный мне! Некогда я отказала ему и предпочла тебя. Но ты уехал, и он долго утешал меня в моем ужасе и в моей тоскливой любви по тебе.
Не печалься, Берт! Мне так тебя жалко! Ты думал и вправду мне нужен был мужем Александр Македонский? Нет, мне нужен верный и любимый, а там, пускай, он хоть уголь грузит в порту или плавает простым матросом, но только поет всем океанам песни обо мне. Вот что нужно женщине, имей это в виду, глупый Бертран!
Две недели уже, как вышла наша свадьба с Томасом. Он весьма счастлив, и я тоже. Кажется, у меня ребенок тревожится под сердцем. Видишь, как скоро! Это потому, что Томас мой любимый и не оставит меня, а ты уехал колонии искать — возьми их себе, а я взяла Томаса.
Прощай! Не печалься, а будешь в Ньюкестле — навести нас, мы будем рады. А умрешь — мы заплачем с Томасом. Мери Карборунд—Рейс».
Перри, не помня рассудка, трижды кряду почитал письмо. Потом взглянул в огромное окно: разбить его жалко — у немцев за золото куплено стекло. Стол проломить — тяжелой вещи в наличности нет. Немцу в физиономию дать — беззащитное существо, а один из них и так плакал. Пока свирепела ярость в Перри, а он колебался своим арифметическим рассудком, его лютость сама нашла себе выход.
— Герр Перри, у вас рот не в порядке! — сказали ему немцы, — А? Что такое? — уже обессилев, и чуя грусть спросил Перри. — Вытрите рот, герр Перри! Перри с трудом вырвал трубку из впившихся в нее зубов. А зубы, сжав трубку, так уперлись в свои гнезда, что порвали десна, и из них текла горькая кровь.
— Что случилось, герр? Несчастие дома? — Нет. Кончено, друзья… — Что кончилось, герр? Ну, пожалуйста, скажите! — Кровь кончилась, а десны зарастут. Давайте ехать в Епифань!
V
Путешественники тянулись по Посольской дороге, что через Москву до Казани доходит, смыкаясь за Москвой с Калмиюсской Сакмой — татарской дорогой на Русь по правой стороне Дона. На нее и следовало путникам сделать поворот, чтобы затем через Идовские и Ордобазарные большаки и малые столбы достигнуть Епифани — своего будущего местожительства.
Встречный ветер, вместе с дыханием, выдувал горе из груди Перри.
Он с обожанием наблюдал эту природу, такую богатую и такую сдержанную и скупую. Встречались земли — сплошные удобрительные туки, но на них росла непышная растительность: худая изящная береза и скорбящая певучая осина.
Даже летом так гулко было пространство, как будто оно не живое тело, а отвлеченный дух.