- Повернись, - приказал я.
Вздрогнув, Ливви обронила еле слышный звук, но быстро подчинилась. И пока я кормил завтраком, расположившуюся у моих ног Ливви, меня атаковали несколько мыслей.
Во-первых, я осознал силу прощения. Во-вторых, нашел игру Ливви увлекательной. В-третьих, я никогда не смогу ее оставить. В-четвертых, я никогда не захочуее оставить. Плохо ли, хорошо ли, но наш совместный опыт безвозвратно изменил Ливви. Она была девятнадцатилетней девушкой с наклонностями, которые не поймет ни один ее ровесник, и ранимостью, которую запросто мог распознать и воспользоваться любой мерзавец, вроде меня. Ливви была сильной, умной, волевой, целеустремленной, но еще она была мягкой, доверчивой, и нуждающейся в сердечных привязанностях. О ней надо было заботиться.
Следующими изменениями я наслаждался в меньшей степени. В рамках заключенного соглашения, мы с Ливви обсуждали наши страхи, надежды и стремления в том, какими должны быть отношения. Ей хотелось побольше узнать о моем прошлом, о Мексике, и том, чем - не таким отвратительным - я занимался в течение проведенного без нее года.
Из-за писательской деятельности Ливви, мне было неспокойно. Однако, кроме проводимого с Клаудией и Рубио времени, или секса, нас с ней мало что занимало. Очевидно, я вдохновил Ливви на 'писанину', и она решилась включить в свой рассказ изложенные мною факты.
Неожиданно, бывали дни, когда она со мной не разговаривала, потому что только заканчивала описывать какое-нибудь травматическое событие с моим участием. Это были моменты, которые никому из нас не хотелось воспроизводить. Поначалу, я пытался соблазном вытащить ее из подобных мыслей, но после нескольких попыток, Ливви узрела в этом манипуляцию. Вскоре, я решил в такие дни... ну, и критические дни, отсиживаться в кустах.
В другие дни, она взяла в привычку ловить меня на диване или за обеденным столом, и задавать мне бесцеремонные вопросы о моем прошлом. Обычно, это заканчивалось либо ссорой из-за моей 'уклончивости', либо сексом. Иногда у нас бывало и то, и другое - сначала ссора, сразу после чего, секс. Я переживал, что если все продолжится в том же духе, то у меня будет возникать эрекция всякий раз, когда Ливви мною недовольна.
Но, как и в случае с сексуальными играми, я начал видеть преимущества самовыражения через наши разговоры. Я понимал, что уже не расстраивался из-за ее вопросов, как это было раньше. И понемногу сам предлагал ей информацию, о которой она не спрашивала. Я рассказал ей про Резу, и насколько виноватым чувствовал себя за то, что не предупредил его о смерти Нарви. Он был таким оптимистичным мальчиком. Положение раба ему нравилось не больше, чем мне, но там, где я бунтовал до последнего вздоха, Реза тактично управлял ситуацией.
- Думаешь, он мог убежать? В смысле, я слышала, как эта пушка стреляет. Наверное, вся округа узнала, что кто-то стрелял. Мог он, услышав это, убежать? - спросила Ливви.
Прозвучит невероятно глупо, но... это гребаная мысль даже не приходила мне в голову! Правда, не приходила. Я был вне себя. По сей день, когда бы я ни вспоминал момент своего первого убийства, я не слышал ни одного постороннего звука, кроме биения своего сердца, и пронзительного шумного потока адреналина в своих венах. Я помнил тяжесть револьвера. Помнил выражение отвращения на лице Нарви. Я помнил, как закрыл глаза, и нажал на курок. Помнил, что до того, как рухнуть на пол, в мое лицо брызнуло что-то мокрое. Я помнил тишину. Присев, я ничего не слышал, но неотрывно смотрел в холодные, пустые глаза своего мучителя. Помнил, как подумал, что душа, должно быть, существует. Что-то удерживало Нарви живым, а потом оно исчезло, оставив лишь мясо, кровь и груду костей. Я помнил острое чувство злости и печали оттого, что оказался недостаточно храбрым, чтобы держать глаза открытыми. Помнил, как подумал: мне следовало заставить его умолять о моем прощении. Заставить его молить о пощаде. Мне следовало изнасиловать его тростью, которой он меня избивал.
- Я... не знаю, мог ли Реза убежать. Думаю, это возможно, - произнес я в состоянии полного потрясения. - Рафик сказал, что сжег здание вместе с телом Нарви. Наверное... я не хотел задавать слишком много вопросов.
- Почему?
Ливви положила свою ручку поверх моей.
- Я не был уверен, понравится ли это Рафику, - просто ответил я.
- Поразмыслив, что если он смог сжечь здание, полное людей, и спокойно заявить об этом за завтраком, я решил не попадать к нему в немилость.
- Сколько тебе было?
- Придется иметь дело с математикой. Когда там мой день рождения?
- Джеймс. А серьезно?
Я рассмеялся.
- Дай мне передохнуть. Прежде, мне никогда не приходилось об этом вспоминать.
- Тебе двадцать семь.
Она немного грустно улыбнулась. Я подумал пару мгновений.
- Думаю, мне было... двенадцать, может, тринадцать?
Откинувшись на стуле, Ливви уставилась на меня.
- Господи Иисусе.
Она покачала головой, и утерла слезу.
- Я в порядке, зверушка. По крайней мере... я так думаю.
Я не возражал против того, чтобы (так полно) открываться Ливви, но за этим неизменно следовали мои переживания о том, что она увидит меня слабым. Я не хотел ее жалости. Я только хотел, чтобы она поняла, как много усилий я приложил к тому, чтобы дать ей то, в чем она нуждалась. Хотя, я только начинал понимать, что в чем, по моему мнению, Ливви нуждалась, и что ей на самом делетребовалось - было разными вещами. Не всегда. Но иногда.
Бывали дни, когда я брал на себя обязанность ретивого защитника Ливви (и пьяной университетской шпане приходилось следить за своими языками, если их беспокоила целостность собственных зубов).
- Ты больше, чем в порядке. Я чертовски впечатлена тобой. У меня такое ощущение, словно... чем больше я узнаю о твоем прошлом... у меня было так много чувств, которые я не могла обдумать в Мексике. И когда я пыталась объяснить это Риду или Слоан, по их лицам я видела, какой смешной им казалась.
- Проще объяснять свои чувства к поруганной шлюхе, чем к мужчине, державшей тебя пленницей? Дело в половой принадлежности и роде деятельности?
Я пытался не выдать голосом, как при этих словах сжались мои яйца. Ливви пришла в ужас.
- Нет! Джеймс... нет. Скорее... ты мог быть таким холодным. Но когда я находилась на грани, цепляясь за тоненькую ниточку... ты всегда знал, что сказать. У тебя есть эта способность удерживать меня и вселять надежду. Ты полон тепла и доброты.
На это мне пришлось нахмуриться, и Ливви шлепнула меня по руке.
- Так и есть! - настаивала она.
- Я не всегда видела, находился ты в комнате или нет, но всегда чувствовала. Я не понимала, откуда это взялось, но когда я слышу, как ты рассказываешь о своем прошлом, для меня все обретает смысл.
Признаться, я был немного смущен. Я не очень-то привык к комплиментам, особенно, когда они чрезмерно личные и искренние. Мое сердце было почти... умиротворенным. Я же, напротив, чувствовал себя дерганным.
- Ну что ж. Хорошо. Наверное. Хорошо, если ты считаешь меня... хорошим.
- Джеймс, ты выглядишь так, как будто я только что пукнула тебе прямо в лицо.
Ливви широко улыбнулась.
- Что?! Это омерзительно.
Ливви расхохоталась. Это был ее невероятно громкий хохот, означающий невозможность контролировать себя, и являющийся не самым милым зрелищем, но я любил, когда она так смеялась. И я люблю, когда она так смеется.
- Нет. Это Монти Пайтон.
Я тоже хохотал. Веселье Ливви был слишком заразительным, чтобы его не разделить.
- Чего?
- Фильм.
Она утерла глаза от слез, на что я тут же притянул ее руку к своим губам, и облизнул пальчик. Так много видов слез. И я собираюсь попробовать их все.
- Не уверен, что хочу его смотреть.
Подавшись вперед, Ливви поцеловала меня в губы.