Зов вытягивает жилы в струну. Манит за собой, как сырный аромат - мышь.
Скрежет долбит по ушам. Нет, это тихое постукивание. Мэл бросает камешки в окно. Он подставляет лестницу, как уже делал однажды, и бодро взбирается по ней. Когда Мэл достигает середины, мои руки тянутся, чтобы оттолкнуть лестницу от перил. Прочь искушение! Бью себя по пальцам и убегаю в комнату.
Вот и Мэл. Закрыв наглухо балконную дверь, он швыряет сумку в угол и забрасывает подушки в ванную комнату.
- Ну-с, детка, я весь твой. И знаешь, успел соскучиться.
Обегаю взглядом его фигуру и облизываюсь. Сегодня чья-то футболка опять изорвется в клочья. Нет, покромсается на ровные ленточки.
Что ни говори, а это полнолуние вышло легким по сравнению с предыдущими. И хотя луна висела над лесом огромным диском, - протяни руку и дотронешься, - организм, восстановившийся после авитаминозной хвори и апатии, успешно боролся с полиморфной составляющей.
Процесс ежемесячной дрессировки проистекал при полной изоляции. Самый старший Мелёшин уважал личное пространство и не отступил от своих принципов при строительстве дома. После показушной ссоры Мэл сделал вид, что уезжает в столицу, а на деле вернулся по обводной дороге и, оставив машину у запасных ворот, проник на территорию поместья. Он договорился с охранником, и тот сделал снисхождение. Все-таки внук хозяина, а не мимо проходящий ханыга. И, наверное, Мэл пообещал что-то взамен за риск.
Ночь полной луны промелькнула для меня как один миг, а утром, почти потемну, Мэл ушел тем же путем, что и вечером. Запихал безвозвратно испорченную одежду в сумку и сбросил вниз, перемахнув следом через перила.
От меня требовалось совершить героический поступок, а именно без проблем добраться до института. В комнате я напевала, пританцовывая, а вниз спустилась расстроенной и невыспавшейся. И опять отсутствие аппетита, хандра, и обеспокоенная Зинаида Никодимовна.
- Константин Дмитриевич, считаю, что нельзя пускать недоразумение на самотек. Нужно предпринимать меры. У девочки же синяки под глазами, - донесся её голос из малой столовой.
И как компаньонка углядела синяки от недосыпа? Я же в солнцезащитных очках.
- Потерпите. Всё уладится. Милые бранятся - только тешатся, - ответил спокойно самый старший Мелёшин, звякнув чашкой о блюдце.
В "Эклипсе" отгораживаюсь матовым стеклом от водителя и охранника. Те чувствуют себя не в своей тарелке. Ерзают и нервничают. Изо всех сил стараются не косить взглядами, но получается неважнецки. Они явно рады, когда поднимается матовая переборка.
Добираемся до института, и охранник выдыхает с облегчением, сдав меня на руки Мэлу, ожидающему на крыльце. Но мы не идем на лекции, а заворачиваем к общежитию и проводим день в нашей квартирке. Я не была на четвертом этаже уйму времени и успела отвыкнуть, но сейчас мне некогда пропитываться ностальгией. Когти чешутся.
Вечером, по возвращению в алую зону, натягиваю на лицо скорбную маску, хотя рот разъезжается в коварной улыбке. Охранник выпрыгивает из машины и, открыв дверцу, протягивает мне руку. Пока иду к дому и взбегаю по ступенькам, он провожает меня взглядом. Я не вижу, но чувствую загривком.
Наша ссора набирает обороты. Мэл отказался приехать на ужин. На Зинаиде Никодимовне нет лица от расстройства. Она переживает за меня. И я переживаю за себя. Самое сложное преодолено. Осталось немного. Вторая ночь всегда легче. Не могу удержаться, чтобы не показать язык, но вовремя одергиваю себя и торопливо взбегаю по лестнице.
Пиликанье телефона. Это Мэл.
- Как ты?
- Чудесно.