Засветились по вечерам окна, в хате запахло борщом, свежим хлебом, соломой. У сарая в конуре поселился щенок, которого Пестя назвала Шариком, в честь того пса, который пришел с ними с Украины и прибежал к ней однажды на луг, когда ей было так одиноко.
В первое время ей все никак не верилось, что вот у нее своя хата, сарай с курами и овцами, огород, рядом муж и над душой нет больше никого. Она хозяйка, которую соседки уже деловито окликали: «Федоровна, дай трохи соли!» или «Эй, Степаниха! Дай серничек!». А ей всего лишь двадцать.
Ранним утром загорался в печке огонь, оживал очаг, и молодая хозяйка принималась за свои дела: надо приготовить обед, подоить корову, проводить ее и овец на пастбище, сыпнуть зерна курам, позавтракать с Михаилом, покормить маленького Сашу, в огороде вскопать, посадить, прополоть, в хате убрать, постирать, сшить…
В уголке у печки сгрудились рогачи и кочережки, на лавке и под лавкой выстроились ведра, чугуны, макитры, на окнах забелели занавесочки, которые Пестя любила хоть немного помережить, прошить цветной ниткой, каемкой, чтоб они выглядели нарядней. Михаил выстрогал стол, лавку, пару табуреток, смастерил в кузнице железную кровать со всякими завитками. На ровном, матово отблескивавшем «доливкой» полу лег перед кроватью маленький домотканый коврик; на стене в рамках появились семейные фотографии, застучали ходики.
Подаренная матерью икона заняла место в красном углу. Рядом с нею появились и другие иконы: в хату зашли однажды монахини из монастыря святой Марии Магдалины, ходившие по хуторам и станицам проповедовать слово Божие, и оценили душевную тонкость, искреннюю почтительность к вере молодой хозяйки; завязались добрые отношения. В праздники перед иконами горел бледной точечкой огонек лампадки; каждый вечер Пестя молилась, обращаясь душой к Богородице, читала принятые молитвы, а еще молча, бессловесно сообщала ей свои желания и благодарности, набиралась душевного равновесия, покорности судьбе. Звон колоколов монастыря, доносившийся до хутора со стороны видневшихся в ясную погоду белых церквей и колокольни, согревал и укреплял душу Пести, снимал чувство одиночества.
В матицу Михаил вбил крюк, на который повесили колыску. Из нее подавал голосок и тянул ручки Саша.
Почти четверть века колыска висела на этом крюке. Бывало, не успеет малыш как следует обжить свой маленький домик, а уж ему, несмотря на возмущение и плач, приходится отдать его новому маленькому жильцу. Иногда, изредка, колыску выносили и ставили на «горище», на чердак, но ненадолго; вскоре ее опять доставали и, обтерев еще неуспевшую насесть пыль, вешали на тот же истершийся крюк в матице.
На самых ранних фотографиях Епистинья — красивая женщина с уже выросшими младшими Илюшей и Сашей. Фотографии далеких лет не сохранились: нет ни одной фотографии Михаила и старшего сына Саши, нет и фотографий Епистиньи, когда она была еще Пестей, хотя такие фотокарточки в доме имелись.
В войну, перед приходом на хутор немцев, Епистинья собрала многие фотографии, письма, другие документы, положила в железный ящичек и закопала на участке. Зарывала второпях, ночью, в темноте, и, когда немцев через полгода прогнали, она пыталась тот ящичек откопать, но забыла, где именно она вырыла для него ямку. Так и не нашла тогда. А затем надвинулось такое горе, что ящичек совсем выпал из забот и из памяти.
Но какой-то неуверенный слух о зарытом ящичке в роду остался. Позже, когда Епистиньи не стало, а в хате на хуторе открылся музей, который стал собирать материалы о жизни матери, вспомнили и про это предание о ящичке. Сотрудники музея перекопали много земли на участке, во всех подходящих местах прощупали землю металлическим заостренным прутом, затем договорились с военными и пригласили саперов, которые обшарили участок чуткими миноискателями, слушая в наушники сигналы земли. Но земля молчала.
Был ли тот ящичек в действительности или это чье-то смутное предположение, остается неразгаданным. А может, ящичек сделан из дерева и, конечно же, истлел, а может, ящичком Епистинья назвала коробку из тонкого листового железа, которую быстро съела ржавчина.
Мы же можем грустно сказать, что никакой самый чуткий миноискатель или любой другой в тысячу раз более сложный прибор не вернет нам ту прошедшую жизнь во всех ее красках, звуках, чувствах, подробностях; не вернет ощущение того загадочного, удивительного, что называется жизнью, что прошло, утекло.
Но зачем мы вглядываемся в прошлое, разбираемся в давних событиях, что хотим там найти? Сейчас ведь совсем другая жизнь!.. Прошлое, прошедшее вообще притягательно. Ну и главное — прошлое дает нам возможность видеть, как прожили свои жизни многие люди, как жил в веках весь наш народ, куда он шел, чего добивался, к чему пришел. Жизнь многих людей и всего народа перед нами от начала и до конца со всеми радостями и горем, удачами и ошибками. Можно видеть, сравнивать со своей, с сегодняшней, думать, мотать на ус.