Постоянные заботы, чем накормить детей, во что одеть, поглощали все время, все силы. И Епистинья насторожилась, огорчилась, когда под сердцем вновь толкнулось дитя. Нет, нет! Хватит. Хоть бы этих вырастить, сохранить, не дать им пропасть в такое время. И люди на хуторе усмехаются — ну вот, народили. Не нужно больше детей.
Она поднимала тяжелые ведра, трехведерные чугуны, ставила на живот огромные тыквины, и всякое другое делала, только чтоб избавиться от ребенка. Не хотела она, чтоб этот несчастный увидел голодный, нищий, озлобленный мир, чтоб уменьшил и без того скудные кусочки братьев.
И все-таки в январе 1921 года ребенок родился: девочка — крошечная, недоношенная, но хорошенькая, «гарненькая», похожая на маму. То, что родилась девочка, немного утешало Епистинью. Назвали девочку Верой, Верочкой… Росла она слабенькой, и в сердце Епистиньи поселилось и закрепилось навсегда чувство вины перед ласковой, тоненькой, бледненькой дочкой. Она по-особому любила Верочку, свой грех перед ней не давал ей покоя всю жизнь.
Верочка потихоньку подрастала, вот уже поднялась на ножки, вот уж и пошла. Колыску забросили на горище, подальше, думалось, все, больше детей не будет. Но судьбе угодно было другое: весной 1923 года, 25 апреля, родился мальчик. Было ясно, что он — последний. Поскребышек, «мизинчик».
Епистинья после Верочки и думать не смела, чтобы помешать новому человеку появиться на свет: нельзя брать еще один грех на душу. Чему быть — того не миновать.
Мальчика назвали Сашей, в честь старшего. Живой, быстроглазый, ну конечно же, «гарненький», он действительно оказался очень похожим на Сашу-старшего, стал общий любимец. Саша-Мизинчик.
Теперь — все, хватит. Уже и от людей неудобно: ведь старший, Николай, жених. Да и десятилетняя Варя, помогавшая нянчить Верочку и Сашу, совершенно серьезно заявила матери: «Вот я этого мальчика вынянчу, и чтоб больше не было».
Вот и все дети. Что бы там ни было — потери, несчастья, беды, трудности, но — вот они, дети. Десятеро: восемь мальчиков и две девочки.
Мизинчик качается в колыске под наблюдением няньки — сестры Вари. Варя гордится своим воспитанником перед подружкой Нюрой Свенской, соседкой, тоже нянчившей братика-малыша, гордится, что ее Саша такой хорошенький, что у него живые смышленые глазки, что у него быстро прорезались зубки, а в одиннадцать месяцев он уже сам пошел, потопал ножками по земле. Трехлетняя Вера уже самостоятельно открывает этот мир, и хоть она росла тоненькой, бледной, задумчивой, но и за ней нужен глаз да глаз. Павлуше пять лет, Илюше семь. Два эти крепыша похожи на отца: такие же статные, круглолицые, курносые. Ване уже девять лет, он тянется к старшим братьям, самостоятельный, независимый, лицо у него миловидное, худощавое — это от мамы, Епистиньи, а вот лоб отцовский, высокий. Так вот и спорят Епистинья с Михаилом в детях: она дает им нежную миловидность, а статные и лобастенькие они в отца.
Федя, Филя и Вася — уже подростки, не сегодня завтра будут женихами. Федя молчаливый, задумчивый, даже печальный, все, что ни скажешь, делает старательно, безотказно… Филя на первый взгляд, судя по выражению лица, страшно серьезный, но, не меняя этого серьезного выражения, он любит подшутить, что-то выдумать, рассказать забавную историю, подковырнуть кого-нибудь, весь простецкий, свойский, притягивающий к себе. И все же недаром у него серьезное выражение лица — он бывает вспыльчивым, резким, но быстро отходит, опять подшучивает. Эта черта — рыбалковская, есть в их роду неожиданная вспыльчивость, горячность. Филя — крестьянин, любит ухаживать за скотом, любит землю… Ну а Вася, красивый, улыбчивый, разговорчивый, всегда был душой компании, заводилой, организатором. Он быстро научился шить сапоги, играть на гитаре, мандолине, балалайке, был семейным парикмахером, хорошо танцевал, и девушки около него вскоре так и закрутились. Крестьянские дела, земля, животные интересовали его мало, какой-то другой мир притягивал его и образовывался вокруг него — мир общего праздника.
Николаю, старшему, уже за двадцать. Он степенный, неторопливый в суждениях человек, отцова опора и помощник, но за внешней степенностью в нем пробьется вдруг неожиданная резкость, непредсказуемость в поступках.
Михаил Николаевич выменял у цыган на бричку хорошего коня, подкормил его, и Николай стал гарцевать на нем лихим казаком, даже брал призы на возрождавшихся скачках, где казаки и иногородние выступали теперь на равных.