Сотни женщин, побывавших в его постели, с годами сократились до десятков, иные забылись, иные умерли, иные ударились в веру. Если вскрыть его и вычленить спящие воспоминания, все таящиеся внутри голоса выплеснутся беспорядочной множественной какофонией, но этот голосок был не из них, его высоким тембром бренчали кубки, им декламировались стихи на свадебных симпозиях. Свадьба… он почему-то подумал о свадьбе. И о скелете в свадебном платье, безруком скелете с лицом женщины…
Ги резко упёрся в его спину, Хионе рванула руку и сама едва не упала. Безрукая дева в свадебном платье… белая, как снег, красивая, как гемма, и груди её качаются так соблазнительно…
— Что за беда? — мрачно спросил Дэйран.
Это помутнение рассудка. Паук, что его укусил, был ядовитым, или воздух отравили подземные испарения, такое случается, в библиотеке Альбонта хранились заметки алхимиков, посвящённые влиянию ядов на организм человека.
«Не в то я время… и не в том месте!»
— Трибун, эй, тебя спрашивают!
Поделиться ли с Дэйраном? Но о чём он скажет… что бредит?
— Что?.. а, извиняюсь, — растерялся Магнус, он непроизвольно улыбнулся, но его улыбку не видел никто, кроме нескончаемого мрака. — Всё хорошо. Я оступился. Не волнуйтесь за меня.
Хионе, ничего не ответив, пошла второпях, утягивая его за собой, а следом и дурашливо хихикающего Ги, нашедшего смешное даже там, где смешного не было и в помине. Удивительно жизнерадостный человек…
Так сказать или нет? Но что это изменит? Чем они помогут? «Дэйран посчитает, что я одержим…» — и, как минимум, его ждёт долгая лекция о том, почему духи паче всех остальных «любят» неверующих, и какой-нибудь бездарный ритуал, сочинённый на коленке. — «Нет, лучше промолчу!»
Но безрукую деву в свадебном платье, зовущую его на брачное ложе, пугающую его своей внеземной красотой, заводила оберегаемая тайна, логические объяснения не делали её менее соблазнительной и словно возбуждали ещё больше.
Боль глубже впилась в рану от укуса, Магнуса обкатило жаром, язык высох и так ему не доставало воды! О каком холоде, ламия подери, лепетал Цецилий? Вероятно, он и вправду был безумен! Но, сдается, в этом они с Цецилием скоро породнятся.
«Любимый… любимый… мой любимый…»
— Мы пришли к развилке, — Дэйран замедлил темп ходьбы. — Я ощущаю свежесть. Радуйтесь, мы почти у цели.
— Я ничего не чувствую, — засомневалась Хионе.
— Тут воняет помётом, — поспорил Ги.
Магнус вдыхал аромат женских волос.
— Так чего мы ждем? Какой путь?
— Это невозможно, — Дэйран осёкся.
— В каком смысле?
— Я… забыл, — сказал он так, будто настал конец света.
— С бодуна я могу забыть и собственное имя, это простительно.
— Он помнит всё, — не зная, что происходит, Хионе теряла присутствие духа. — Особый дар, феноменальная память. Этериарх ничего не забывает, в отличие от тебя, трибун.
Трибун только усмехнулся.
— Ну, видимо, кто-то переоценил его дар!
— Это невозможно, — донёсся удар древка о землю, Дэйран или уронил его, или поставил вместо костыля. Его замешательством заразились все. Уже вскоре Хионе начала настаивать, чтобы этериарх как можно скорее вспомнил, какой из путей ведёт в Арборетум. Гиацинт, сбивая тревогу, насвистывал мелодию. Магнус, не выпуская его ладонь, жмурил глаза, концентрируясь на Альбонте, даже там дева в свадебном платье докучала ему приятной любовной тоской. Она была воплощением женственности, а спор Дэйрана и Хионе мерещился отчуждённым клёкотом голубей под окном:
— Один из этих ходов…
— Вы точно… в их существовании?
— Развилка… два хода… справа и слева. Мне показывал карту Медуир… Ориентир… веет свежестью…
— Что… на карте?
— Это…
— Если один ход во дворец… то куда… второй?
— Без…
— Подумайте…
— …как сложно!
— Этериарх, вы… я ничего не…
— Сейчас, сейчас…
Пока они спорили, дева в свадебном платье, как юркая стрекоза, нарезала круги около Магнуса, то шепча в уши, то притягивая к себе взглядом, то прижимаясь, словно раненая лань к берегу. Она не называла своего имени, и лишь повторяла «любимый… любимый… любимый…», однако настырнее, обольстительнее прежнего. Галлюцинация прогрызалась в его ум. Терпение её иссякало, да и Магнус не держал пари, что не кинется целовать это сказочное существо, бывшее (он верил, надеялся и твёрдо знал это) плодом его больных эротических фантазий.
— Что это? Птицы? — Ги вернул Магнуса в реальность.
Дэйран и Хионе прервали свой оживлённый разговор, народный трибун замотал головой в рефлекторном, но бессмысленном жесте что-то увидеть. — Что за звуки?
Хлопанье и писк — как от птицы, севшей на балдахин. Преследующая Магнуса женщина впилась губами в шею, поселяя его между реальностью и вымыслом, между приближающейся опасностью и умиротворением брачных игр.
— Ложись!! — срывая голос, крикнул воин. Опешив от неожиданности, Магнус разжал руку Хионе — воительница, тем временем, безапелляционно подчинилась этериарху — и, не успевая лечь, рванулся по памяти к стенке.
Острые иглы выникнули из темноты и обложили его, повили, как моток шерсти. Спустя мгновение, он отпустил и руку Гиацинта, чтобы было чем отмахиваться от стаи летучих мышей. Дева в свадебном платье смеялась над ним.
Мыши впивались в кожу, кусали, обдирали лицо когтистыми лапками, проказничали на тунике. Отцепляя одну, Магнус чувствовал, как налетает другая. Взметнулась беспорядочная ругань Ги, слышались боевые поползновения Хионе. Дэйран шуршал по земле, отползая. Липла к сандалиям паутина.
— За мной! За мной! — Его голос стал отдаляться. Магнус, отогнав навязчивых крылатых зверей от лица, вслепую схватил вольноотпущенника. Боясь отстать, они бросились в одно из тоннельных разветвлений. — Уходим, уходим! Они нас съедят! — Горячая струйка текла к подбородку. Магнус свернул шею той мыши, которая рвала ему волосы, пнул кусающую колени. Проклятая женщина в который раз навестила его, целуя кровавыми губами его раны. Голос Дэйрана утекал во тьму.
* * *
Паутина приставала к тунике, облепила ноги — это дева в свадебном платье обнимала его. Магнус, осязая только воздух, бежал куда глядели глаза — а взор тонул во мраке, не выхватывая никакого ориентира, уши заложило, от резкого запаха духов в груди чесалось, пальцы левой руки вцепились в ладонь Ги. Юноша в безмолвии бежал за Магнусом, спотыкаясь впотьмах.
«Останься со мной, любимый…» — приманивала дева.
Он уже не соображал, где иллюзия, где реальность. Магнус нежился в пространстве сновидений, и удовольствия, которыми награждала его белая женщина, и её шелковистый голосок, отзывались мурашками. Они навлекали страдания — отсветы в зеркале опущенных век, покалывания, жжение и мигрени, они отяжеляли кости, целовали надбровья калёным железом, и рвали волосы в запале утехи. В мире нет пары символичнее, чем Страдание и Удовольствие — они балансируют, танцуют вдвоём на подиуме человеческой жизни, никогда не сходясь в визави, ибо если сходятся, то сокрушают друг друга. Разбиваясь, они рождают смерть — нет ощущений, нет тяжести, нет радости. Есть безвременное Ничто.
Вот почему нельзя боятся смерти. Вот почему нельзя доверять суевериям лжецов. Мы чувствуем боль, мы живы, все в порядке. Пока мы чувствуем радость и мир, мы ещё и счастливы. Когда мы ничего не чувствуем, ни боли, ни радости, это и есть смерть, это и есть Ничто. «И тебе не запугать меня, жалкая иллюзия моего отравленного тела!.. тебе не запугать… я доберусь… я дойду до конца… без тебя!» — зарекался Магнус.
Но иллюзия, будто второе Я, по пятам гнала его. Она ластилась, прижималась, она питала его силой и страстью, она низводила его мысли к разврату и возвышала к глубокой привязанности. Ей было весело, ей было любопытно. Она впрыскивала яд, паучиха, властительница тенёт; её груди, как коварные хелицеры, её бедра, как брюхо. Тело Магнуса передвигалось по всем законам механики, но разум плохо управлял им. Он из последних сил боролся с её влюбленностью. И дева, не разделив влечение, мстила кошмарами…