_______________________________________________
[1] Элиоры — немногочисленный народ, проживающий в Кернизаре.
Пока мои глаза видят Свет
МЕЛАНТА
Свадьбу назначили на третье число месяца Первых Ветров — здесь он назывался Дверь Осени. Я узнала о готовящемся торжестве утром того же дня, когда по своему обыкновению пошла причесаться и обнаружила в парадных дверях Тисмерунна. Он передал цветы от дерра Ѯрехдовора и сказал, что молодая невеста должна быть готова к зениту солнца.
Я не обрадовалась, но и не впала в истерику. Последнее время я старалась мириться, ожидая, когда же в Вольмер приедет Луан — новость о том, что подругу доставят на летающем корабле, придавала бодрости, которую хватило бы и на тысячу свадеб. Иногда в минуты мечтаний даже могло показаться, что все невзгоды оставлены далеко позади. И тем не менее в глубине души я очень боялась семейной жизни, дерра Ѯрехдовора и того, как воспримут меня, чужестранку, варвары Олмо-гро-Керфа.
Но, похоже, день свадьбы проведу без Луан — плохо. Посмотрит толпа, меня оценят и подметят, и никто не пообещает, что всё будет хорошо, просто некому. Не такой коронации и не такой свадьбы я хотела, и не о таком галантном мужчине мечтала, но всё изменилось слишком быстро для девочки, уверенной в вечности своего детства.
Всё время вплоть до того, как за мной зашёл Толстый Шъял, я просидела в хоромах невесты (так эту просторную комнату с бревенчатыми стенами назвал Тис, когда дерр Ѯрехдовор велел провести меня в апартаменты). Внутри было место для семи или восьми кроватей, следовательно, для семи или восьми моих соседок — но всё принадлежало мне одной, обставлено резными платяными шкафчиками, зеркальцами, пуховыми креслами и угловыми буфетами. У другой бы глаза разбежались при виде этого убранства, но я предпочла бы сейчас гинекей с цветами на подоконнике. Мой старый дом больше подходил характеру, не вызывая того ощущения незначительности, которое посещало меня в огромных залах.
Толстый Шъял был, как обычно, вежлив и груб. Грузной посол что-то постоянно бормотал, пока мы выходили из Княжеских Палат, сегодня он как никогда раньше отвечал своему прозвищу Жареного Шъяла, имея вид лица залитый потом. Я ненавидела его, как и прежде, но научилась отстраняться, абстрагироваться от проблем, и всю дорогу до свадебного двора шла, смакуя воспоминания о дядюшке Тине.
Мне встречались странно разодетые люди, незнакомые комнаты, неудобные вещи, но они встречались и прежде, когда на княжеской ладье я добиралась до города вместе с дерром Ѯрехдовором. Тогда я искала хижины с немытыми увальнями, живущими в них, а нашла крупное поселение, пусть и деревянное, пусть и очень далёкое от эфиланской монументальности.
И всё же я не понимала, о каких богатствах говорил Серджо и её опекун Люциус Силмаез. Здесь не было ни золотых арок, ни серебряных фризов, только бревенчатые дома, широкие улочки, резные беседки и низкий частокол. Когда Шъял привел меня на поляну около северного берега, там уже повесили гирлянды, расставили кресла по кругу и люди, громыхая своим наречием, о чём-то оживлённо беседовали.
Дерр Ѯрехдовор опаздывал, но я узнавала другие знакомые лица: приятный лицом Тис, нескладный и поджарый Джорк, варвары, бывшие вместе с Толстым Шъялом на пире в Аргелайне, и конечно же Эшрани из Нарт-Юно, глядящая свысока на этот сброд, при этом попивая местный медовый напиток.
Посол повернулся к ней и сказал:
— Меланта ожидать жениха. Меланта не убежать?
— Валите, если хотите, — в голосе моём специально сквозила враждебность, но ей суждено было сникнуть: Шъял улыбнулся, словно иностранец, который не понимает ничего из сказанного, но уверен, что сказано было что-то очень хорошее про него. Он потрепал меня по волосам, отчего я поморщилась, и заковылял к распорядителям торжества — на поляне раскладывали скатерть и клали яства. Пахло чем-то пряным и терпким, но прохладный воздух настуживал добрую половину запахов.
Я осталась одна и, предположив, что нужно просто ждать, села на креслице для женщин, одно из тех, которые рядами расположились в тени старой ольхи. Я просидела там, может быть, минут десять, но в Вольмере сложно подсчитать время, его жители не пользовались часами, а понятия минут и секунд у них не существовало.
Вскоре рядом устроилась Эшрани. Она улыбалась — приятно и беззлобно для женщины, одна половина лица которой была сделана из металла, а другая выражала зрелость и многоопытность. Она облачила себя в платье малахитового цвета, обтягивающее талию так, будто само её тело было выковано из железа.
Я не начала разговор первой только потому, что побаивалась Эшрани и стеснялась её присутствия. Впрочем, женщина и не собиралась ждать, пока я решусь заговорить. Вдохнув, она откинула голову, положила ногу на ногу — из-под полов выглянули туфли — и сказала, не размениваясь на приветствия:
— День выдался хорошим, не правда ли?
Сначала мне показалось, что Эшрани надо мной смеётся.
— Нет, — пробормотала я, следя за собеседницей краешком глаза. «Хороший день — когда ты дома и с тобой друзья».
— Но праздник, вероятно, выйдет унылым. Я никогда не понимала, зачем вы, смертные, выходите замуж. Это похоже на добровольное заключение в тюрьме, и чем дольше вы живёте вместе, тем больше саморазрушаетесь.
— Я долго пробуду здесь? — Вопрос этот я задавала, наверное, уже сотню раз сотне разных людей.
— А ты хочешь уехать, Высочество? — Недолгая пауза прервала её речь.
— Просто хочу домой.
— В этом ты похожа на меня. — Голос Эшрани стал звонким и рассеянным. Так она смеялась. — Мы обе считаем камень, ковры и деревяшки своим домом, хотя нет ничего глупее этого.
— Почему?
— Потому что это вещи, а мы — существа. Иногда я спрашиваю себя, зачем Формовщик оформил меня такой, это же чрезвычайно обременительно.
— Сочувствую. — Я отвернулась, высматривая, не пришёл ли «жених». Будь я храбрее, добавила бы, что Эшрани ничего не знает о том, как хорошо дома.
«У тебя были друзья? — как нужно было сказать. — А родные? А близкие? Наверное, нет, если ты так рассуждаешь».
Тем не менее, уцепившись за таинственное имя, я нашла, чем поддержать разговор. Вчера утром дерр Ѯрехдовор сказал, что Формовщик весьма мудр, и если кто-то его хорошо знает, так это Эшрани из Нарт-Юно.
— Формовщик — ваш папа? — Я не имела понятия, как ещё выразиться.
— Не забивай голову. Есть вещи, которые не дано понять маленькой невесте, пока она не будет готова стать кем-то побольше.
— Мне так часто об этом говорят.
— О невесте?
— О том, что я должна стать кем-то побольше, — внезапно снова захотелось плакать, но в этот раз я держалась, — мне говорили это с детства. И Серджо, и Лу, дядя говорил… и даже проклятый опекун!..
— Я не знаю, о ком ты говоришь. Но, возможно, они правы.
— И я почему-то никем не стала, — я сжалась в кресле, чувствуя, что начинаю краснеть, — а попала…
Эшрани усмехнулась.
— В дыру? Мне ты можешь говорить всё, Высочество, потому что я смотрю на это ровно с того же ракурса и не собираюсь тебя сдавать.
— Тисмерунн так же говорил, — сказала я с грустью.
— Этот бард — самодовольный кусок сама знаешь чего. Если он считает, что музыку может творить только его лютня, видимо он не слышал о Тональном Регистре и Кубе-Терравлосе.
Я ничего не поняла, но это пренебрежение его музыкой, и то, как Эшрани отозвалась про княжеского менестреля, вызвало улыбку.
— Ты хорошо держишься, — заметила Эшрани. — Для девушки, которую забрали в чужую страну.
«А что бы ты делала на моём месте?» — Слёзы иссякли ещё по приезду в Вольмер, а любая неприятность компенсировалась мыслью о том, что не сегодня — так завтра приедет Луан и они вдвоём будут играть. Дерр Ѯрехдовор обещал это. Хотелось надеяться, что он сдержит обещание. Что вообще имеет значение, если не это?!
— Князь не плохой смертный, хотя и старый, его механизм скоро сломается, но тебе полезен такой исход. — Эшрани испытующе сверлила меня белыми глазами, и я потупила свои, соображая, что ответить.
«Она хочет убедиться во мне? Почему не скажет прямо?»