— Я просто выполняю свой долг, — тут же вспомнились слова Серджо. — Мне говорили, что цезарисса не знает слова «не хочу», она знает слова «должна».
Эшрани задумчиво покачала головой.
— Долг — это хорошо, — она зевнула, всем видом изображая расслабленность, — но когда тебя объявят княгиней и ты родишь Вольмеру наследника, твои желания получат силу закона.
— Родить… я не знаю, как это.
Эшрани закатилась смехом, но объяснений не последовало, да и я не нуждалась. Снова впала в растерянность. Не думала и не собиралась думать, что ждёт меня.
«Всё будет хорошо», повторяла я, в сладком полусне забыв о том, что всё плохо и дальше станет хуже. Меня тревожили люди, раскладывающие на полотне деревянную утварь, мерзкий Толстый Шъял, стреляющий в мою сторону глазами, и озеро, равнодушно блестевшее осколками стекла.
— А вот и Арбалотдор дерр Ѯрехдовор, — Эшрани встала с неохотой. — Мужайся, девица, тебе назначено быть с ним, фортуной или роком, решай сама.
Я нашла князя в окружении лютнистов и Тисмерунна, вернее сказать, это он отыскал меня, позвав к себе. Сегодня дерр Ѯрехдовор опоясался клинком, оделся в меховой плащ и надел на голову красную ленточку, скрепив ей длинные седые волосы.
«Это начинается, — поняла я, — ты должна, ради Луан… как Архикратисса Лилия!»
Облачённая в бархатную хламиду и белый мафорий с трёхглавым орлом на спине, я шла к так называемому будущему мужу, стараясь увлечь себя горами вдали, покрытыми облаками тумана. Эшрани шагала неподалёку, контур её острого лица приобрёл хмурые, местами пренебрежительные очертания.
Около князя толпились люди, и противные, и красивые, но все чужие и глухие до моей боли. Они смотрели непонятно, они вели себя незнакомо, они даже стояли не так, как стоят эфиланцы.
Когда я взяла правителя Вольмера за руку, Шъял прогавкал что-то на варварском наречии. Заиграли лютни и гусли, Тисмерунн играл громче всех и я приняла это на свой счёт, как насмешку.
Потом приглашённые окружили их, оставив позади накрытую поляну, и вышел полуголый мужчина с нарисованным на груди солнцем, в руках он тащил механизм из скроенных замысловатым образом зеркал.
Сначала я приняла его за жреца, но он не стал проводить церемонию, а лишь направил два пойманных солнечных лучика в сторону князя и меня. На мгновение я ослепла. Но вскоре луч сбежал вниз и остановился в области сердца, нагревая левую грудь, словно огонь, когда наклоняешься к жаровне.
Дерр Ѯрехдовор мне улыбнулся, заметив, что у меня потекли слезы.
— Не плачьте, Меланта, бракосочетание закончится так же быстро, как и началось. Представьте, что вы играете роль.
— Что мне делать? — Я вытерла нос рукавом, и тем самым заслужила презрительный смешок кого-то из толпы.
— Я не знаю. Я не справлюсь…
— Предоставьте это мне, — ласково ответил старик, и произнёс перед собравшимися речь, которую я не поняла. Мотив гуслей выровнялся и замедлился. Из круга выделился Толстый Шъял. Он нёс два спелых яблока, одно подал мне, другое — дерру Ѯрехдовору.
Я огляделась, на возвышенностях столпились горожане. Бережно приняла яблоко из потных рук Шъяла, и уже хотела вытереть его, но вовремя одумалась: это могут воспринять, как оскорбление. От дальнейших нелепостей спас дерр Ѯрехдовор:
— Подайте мне яблоко, а я подам вам своё, в знак того, что мы делимся жизнью. — И он протянул своё яблоко, дыша так, будто скоро у него перехватит дыхание. После того, как я поменялась с ним, дерр Ѯрехдовор вкусил моё яблоко под гвалт заревевших вольмержцев, и потребовал у меня сделать то же самое.
Яблоко было кислым и безвкусным, как и сама варварская свадьба. Едва ли я вообще догадывалась, что означают все эти символы и обручальные жесты. Мне и эфиланская-то церемония была известна понаслышке.
Шъял достал платок и велел положить яблоко туда. Я охотно рассталась с кислятиной. Оба яблока были завёрнуты в своего рода котомку и унесены куда-то, лишь спустя время я пойму, что их отнесли в княжеский хлев, где нам надлежало провести первую брачную ночь.
В настоящий же момент князь Арбалотдор переходил к новому этапу, круг людей сузился и завертелся в хороводе, священный для варваров солнечный луч по-прежнему прожигал меня, и я не посмела закрыть его рукой. Вскоре глаза мои заслезились, и захотелось наклонить мафорий ближе ко лбу, но и этого я сделать не могла, потому что князь вложил мои руки в свои, а музыка смолкла.
— Я клянусь перед Солнцем, что буду любить вас, Ваше Высочество, пока мои глаза видят Свет, когда же они падут в Тень, тогда вы будете свободны выбирать, как дальше жить. — Он, отвернувшись, закашлялся, но превозмогая боль, стал говорить только громче. Слова его переводил народу Шъял, но переводил тихо, так что я слышала шептание. — Я ничего не просил у вас, и вы не обязаны мне ничем. Но этого события не произошло бы, если бы изначально я не был уготован для вас, богами ли вашими, Солнцем ли, судьбой или случаем. Ответьте, принимаете ли вы высшую волю?
Не было права ответить «нет», поэтому…
— Да.
— Согласитесь ли вы разделить со мной последние дни моей жизни?
— Да, — ответила я, сглотнув своё несогласие.
— Благодарю, что вы со мной, ерхорунна Меланта дерр Ѯрехдовор. — И варвары загоготали, как гуси, услышав эту фамилию. — По древней традиции, жених устраивает пир в честь невесты. Я хочу пригласить вас вкусить яства Олмо-гро-Керфа. Будет замечательно, не отказывайтесь!
Мне не оставили шанса уйти, и я кивнула, как и до этого — с равнодушием, ничего не чувствуя, кроме знобящей пустоты в животе. Круг рассыпался, и варвары уселись на поляну перед тенистым берегом озера, на своей родине они вели себя осторожнее и учтивее, чем в Обеденном зале Базилики, лицемерно пользуясь платочками и не отпуская шуток — никто не любил шутки на вольмержской свадьбе.
Следя за тем, как садятся женщины, не опасаясь испачкать сарафаны травой, я тоже уселась на землю, и мурашки поползли по коже от ног до шеи. Я вздрогнула, но никто не заметил, они были заняты накладыванием еды.
Когда вблизи от дерра Ѯрехдовора появилась старушка и подала ему лужёный ковш, заполненный хмельным мёдом, он выпил сам и предложил мне. Я, вероятно, могла отказаться, не ущемив его радушия, но выпивка притуманивает разум — а именно это и требовалось, чтобы стать чуточку увереннее в себе; лучшее лекарство от стеснения. И потому я неприлично долго расправлялась с ковшом. В жизни не пробовала напиток из мёда. Допивая, я возвела глаза к старцу, и увидела, как заостряются его губы. Дерр Ѯрехдовор был доволен. — Намного лучше, чем ви`на вашей родины, согласны?
Стремясь не обидеть князя, я кивнула. Нашла и причину, такую, что ни один мускул не выдал моих сомнений:
— Я попробовала недостаточно вин, чтобы сказать нет.
— Вот и славно, Ваше Высочество, — произнёс князь.
Хмель выстрелил в голову потом, но меня уже с первых секунд после того, как отдала ковш старухе, проняла небывалая лёгкость. Чудилось, что препятствия убавляются, и я возношусь над ними. Не страшны становились ни варвары, ни Шъял, ни дерр Ѯрехдовор. Вольмер преображается, и я замечаю играющих у воды детей, одетых подобающе горожанок, улыбающуюся Эшрани, мирное застолье.
Разбирая кушанья, удивляюсь своим раздумьям: «Я пересилю себя… как цезарисса Лилия, я переживу всё!», и как будто желая нанести последний удар, добавляю: «Я увижу Луан».
Ближайшими блюдами оказались рыба и какая-то похлёбка. Рыбу почти не ела, брезгуя брать руками, а налегала на кашу и одуванчики, поскольку их можно было есть ложкой.
Из чаши, которую называли ендовой, я время от времени брала мёд. Дерр Ѯрехдовор не разговаривал за едой и поэтому свадебный пир от начала и до самого конца прошёл в удачном безмолвии. К вечеру варвары разожгли костёр и Тисмерунн запел свои песни, их пели и хором, и поодиночке, чирикали иволги на деревьях, дети продолжали играть у воды, отмахиваясь от комаров и мошек, а я… что я? В окружении незнакомых людей я улыбалась, уверенная, что кто бы ни выдумал хмель — это был трус, как и я.
Грядущей ночью были слёзы и кровь, были измятые постели, тревожное сопение и старческая неуклюжесть, была острая боль, какие-то целебные мази, снова слёзы, и нетрезвый зарок покончить с собой прежде, чем зачну князю наследника. Но здесь и сейчас я упивалась невозмутимостью, пока не забыла окончательно о своём доме, о предавшем меня Силмаезе и о пожаре, что едва не убил. Конечно, не вернулось счастье, и варвары никуда не делись… но мерещилось будто в бреду, как птицы поют «Маленький листок» голосом дядюшки Тина, а лунный серп улыбается и шепчет как Луан: «Всё будет хорошо!»