Божественный Вотум
СЦЕВОЛА
Головы отпущенных Магнусом мятежников торчали на пиках. Были среди них его раб и его пособник, Силмаез. Была среди них и братская любовь, истёкшая кровью вражды. Сцевола не нашёл Сакранат и Цецилия, но час каждого настанет столь же неумолимо, как настаёт за Храмом Талиона первое осеннее утро. Розовеет иссиня-чёрный купол, взлетает с фасада заблудшая чайка, горят огни в жаровнях, тают звёзды-одиночки. Никто не помешает исполнению правосудия, когда бог выносит приговор.
— Ты молчишь уже очень долго, дорогой брат, словами не передать тоски, которую ты причиняешь Нам. — По щеке Сцеволы скатилась кроваво-красная капля. Она дотронулась до правого уголка губ, пробежала по подбородку и, когда он приподнял его, посмотрев на сидящего в клетке Магнуса, капля соскочила на кадык. — Мы не желали тебе наказания, тебе пророчили войти в историю, как герою, который удержит башню Амфиктионии от падения, станет освобождающим свитком в руке бога справедливости. Талион должен был настигнуть Силмаеза и его людей, покарать Нинвару Кинази и подлых амхорийцев, и Талион сделал это, но кому было известно, что в списки подсудимых Боги впишут Нашего наилюбимейшего родича?
Сцевола и не надеялся, что Магнус сподобит ответом. Брат казался непроницаемой и потрескавшейся статуей. Он, в общем-то, и был такой статуей — давно минувшего века их дружбы.
— Когда Умеющий-Говорить-На-Языке-Сердца узнал, что Мы замышляем сделать тебя соправителем, велико было его смятение, да только Мы не вынесли из этого урока. Мы полагали, что жрецы тоже способны ошибаться, ибо они смертны, а смертным не чужды сомнения. Убеждённые до последней доли рассудка, что деливший с Нами отцовское благословение никогда не станет Нашим врагом, Мы не слушали небесных советов. Мы дело Цецилия спустили на случайный выпад божественных игр, не предусмотрели, как насильник разыщет тебя и ты бросишься его защищать. Мы и в Сенатос Палациум, когда прозвенели колокола, искали твоей поддержки, и позже, когда ты наложил вето, простили тебе слабохарактерный проступок. Но вероломный побег, преступный сговор с приверженцами Старых Традиций, искоренить которых Мы поклялись на крови Нашего рода, нападение твоего раба на верховного авгура, наконец, отсутствие твоего деятельного раскаяния — всё это требует отмщения.
В его монологе установилась пауза. И на этот раз Магнус Ульпий Варрон не превратил его в диалог. О чём бы не скорбел младший брат, Сцевола скорбел больше. Клетку для бывшего трибуна ковали из стали. Стража охраняла его утренний покой, его окружали святость Площади Правосудия и подконтрольный только Сцеволе Деловой квартал, но пленником почему-то почувствовал себя именно магистр, хотя был на свободе. Куда бы не привело его распутье между долгом и милосердием, кровные узы оборвутся, и клятва, которую дал он в своей вилле, что братья вдвоём обретут власть, осыплет его позором своего попрания.
— О, как плохо быть смертным! Наша уверенность, что ты избран Богами, могла поколебаться и раньше, насколько надо быть глупцом, чтобы своими руками вырастить змею! Не забыл ли ты, как Мы помогали тебе в школе ораторов? Мы тратили время, пока ты пил с распутными девками, Мы дрались за тебя на арене, пока ты выблёвывал крупицы достоинства! И благодарили Богов, когда ты завершил обучение с миртовым венком, ибо верили в тебя, прощали тебя и любилитебя. Ты выбрал карьеру трибуна. Но отец не был и вполовину так же глуп! Мать, да напитают её сосцы Ласнерри, боялась мелочности плебеев, их бедности, их развратности, её же сын продал им душу! — Сцевола сократил расстояние до клетки, начиная злиться. — Лучше бы ты и дальше продолжал управлять делами из Альбонта, не показываясь патрициям, а перебиваясь доярками на сеновале, где тебе было место!
Чайка закружила над ними. То был знак. Всю жизнь Сцеволы сопровождали знаки, голоса и видения. Это не было чем-то удивительным.
— Жрец Лефон однажды нагадал Нам убийцу, лжеца и предателя. Ты не убийца и ты не лжец, прости, ведь Нам ты и правда не лгал, это Мы обманывали себя, упуская очевидную истину. Что ж, остается признать, про предателя его предсказание сбылось совершенно точно. Мы не хотим казни, но предателю Боги уготовили наказание, — он указал на отрубленные головы мятежников, спасшихся от колеса, но попавших под секиру, — а откладывать его Мы больше не имеем ни права, ни силы. Это преступление, и оно смывается кровью, это жертва, чтобы Наша клятва не привела к Нашей же гибели. — Магнус дёрнул головой, но снова промолчал. Его реакция облегчила бы раскаяние Сцеволы. — Мы знаем. Ты думаешь, как о праве смеет рассуждать тот, кто объявил себя Архикратором? Но хитрость — мать политики. Мы узаконим своё право на Сердце Богов, ибо эта стезя с рождения уготована Нам: кроме Судьбы в мире нет другой стихии, которая была бы выше Закона. То, что обозвали узурпацией, историки запишут коронацией, убийство сенаторов Мы превратим в казнь отступников, осаду дворца нарекут освобождением принадлежащей Архикратору резиденции. Конечно, у Нас нет пока Орлиной короны и Мы не владеем Сердцем, но это — вопрос времени. Ты можешь и дальше молчать, промолчишь до висельной петли, Нам что? Мы — на пороге открытия новой главы…
Его прервал Руфио, извинительным тоном сообщивший, что полчаса назад ликторский отряд, отправленный в подземелья на поиски островитян, набрёл на Цецилия. Его нашли в глубокой расщелине обнажённым, облепленным паутиной и поедающим пауков, и в потоке его бессвязных мычаний не выловили ничего полезного про сбежавших агентов Сакраната.
Магнус встрепенулся, услышав про Цецилия, и Сцевола это заметил. Рассерженный, что какой-то плебей вместо него удостоился вниманием брата, он подошёл совсем близко к клетке.
— Денелон не спасёт его, — сквозь зубы прошептал Сцевола, — он был казнён, по Нашему указу все его решения недействительны. Завтра в полдень Цецилия повесят вместе с блудником Тимидием и тобой. Его участь предрешена, Наше обещание, данное прекрасной Юстинии, не сможет нарушить ничто. Что же касается тебя, дорогой брат, — он отступил, снедаемый печалью, и всем телом обратился к храму, — огорчительно, что ты не встретишь с Нами возрождение Амфиктионии, не выпьешь на Нашей свадьбе, и не узришь, как огонь выпалит Тимьяновый остров и искоренит Старые Традиции. И в конце концов, как… как мечта мальчика свершится и Божественный Вотум победит Беззаконие — но тебя в новом мире не будет, ты исчезнешь, ты умрёшь под овации толпы, которую любил.
Эпилог
Они поймают его. Они заберут всех.
Рем спасается, как сайга от свирепого гепарда. Песок обжигает, ноги вязнут, словно в выжимке винограда. Суховей прокладывает путь песчаной буре. Наверное, Рем не бежал так быстро с тех пор, как воровал абрикосы с огорода господина Себастиана. У него сильное сердце, но и оно уже колотится так, что клокочущая дробь его гасит звуки пустыни. Лёгкие надрываются, обожжённые зноем. В них не хватает места — ему нужна передышка, срочно, пока глотка не забилась пеной.
Но Рем торопится, убеждённый, что добежит. Справится. Его взяли в легион за выносливость, и он на плацу единственный, кто удостоился золотого атлета.
Но Они надвигаются. Огненные владыки, повелители песчаных бурь. Своей жалкой душонкой Рем ощущает их оскаленные морды, и клыки острее бритвы — своей шеей. Они содрали кожу с Ларка, Анция и Димериуса. Мерзавцы зарубили даже Прокула Могучего! С первым отрядом разведки они сделали кое-что похуже. И сейчас они скачут за ним, слышится улюлюканье и их нечеловеческий вой. Монстры принесут страдание всему, что живёт.