— Где девушки? — Их отсутствие трибун заметил первым. — Такие… гхм…
— Те, которые были с вами? А, так они передавали привет и сказали, что пойдут на фестиваль в Посольском квартале, танцевать. Сказали, что всё им понравилось, вплоть до того, хм, момента, когда наступило утро.
«О, как я их понимаю!»
— Фестиваль… сегодня что ли?
— Завтра. В праздник. С наступающей жатвой!
«Хорошо», — облегченно вздохнул Магнус. — «Очень хорошо!»
Потом обернулся к Ги и подрагивающей рукой указал на бумаги.
— Отнеси квестору. Это третий уровень в Базилике. Скажи, от трибуна. Если не пропустят, вели позвать моего асикрита.
Ги покивал головой. Он был исполнительным юношей.
— Что-нибудь ещё? — спросил он.
— А, и передай Тобиасу: сожалею… Не надо было приглашать того музыканта. Возьми десяток фельсов и отдай бедняге. С наступающей жатвой, так сказать…
Растворившийся в дверях юноша и это обещал выполнить. Магнусу оставалось лежать, дожидаясь, когда пройдёт похмелье, и под шум Делового квартала, под кривой свист в ушах, сдабриваемый головокружением, он канул в сон.
* * *
Очнулся к вечеру. Свет умягчился в наступающем закате, по небу тянулись слоисто-кучевые облака, на подоконник сбегала тень, удлиняемая гибкими, как у горшечника, перстами солнца. Оживившийся ветер, болтая створки окон, побуждал их фурнитуру скрипеть, как ржавая ось повозки.
А бражничанье внизу продолжалось.
Чуть погодя заглянула посланная Тобиасом рабыня. Она поднесла кувшин воды; пока Магнус жадно глотал, осушая его, женщина прибрала беспорядок.
Вернулся Ги, расхваливаясь, что наказ в точности выполнил: в восьмом часу вечера квестор будет ждать народного трибуна в своём таблинуме. Солнечные часы показывали шесть с половиной, это означало, что в запасе есть время, чтобы собраться и упорядочить внешний вид.
Умывшись, Магнус пожевал листочки мяты, чтобы прогнать запах спиртного, Ги помог ему надеть белую тогу, завязать высокие башмаки, а когда приготовления были закончены, они вышли на лестницу. В холле собралась туча народа, все пили, хохотали, пробовали угощения, и мало какой постоялец обратил на трибуна внимание (в основном только два стражника у стойки, мужчина и женщина, видом уставшие и миролюбивые). Так, не потревожив ни одного гостя своим знатным присутствием, Магнус покинул «Привал» и направился прочь от улицы Тротвилла — к вратам Сенаторского квартала.
Было жарко. Люди везли повозки. Кто-то ругался. Слышался звон и с соседней улицы доносились занудные выкрики галантерейщиков (на их счастье, мимо проходящих горожан собралось много, атмосферу грузил шум калиг и сандалий).
В Сенаторском было поспокойнее. Магнус шагал по аркаде, оплетённой девичьим виноградом, на блескучей мраморной дорожке, где редко увидишь больше десяти человек. Его окружали обелиски из электрума, светолюбивые пинии, клумбы. Из живописного местечка они угодили в аллею, обсаженную деревьями, она начиналась у ворот в Арборетум и обрывалась у порога Царского моста, где росли гибискусы.
— Что это за деревья? — спросил Ги под тенистой перголой.
— Вишня, — ответил Магнус. Купцы поставляли в Альбонт ночные благовония из вишни. — В центральной Эфилании её полным-полно.
Невзирая на отрадную тень, подносимую листьями вишни, прохожих было раз-два и обчёлся. Делали обход стражи и гуляли воркующие парочки. Магнус и Ги подошли к мосту: там, на скамейке, сидел и молился Марк Алессай. Увидев трибуна, он сощурил мышиные глазки, будто набросится хотел.
Что было делать? Защищать плебея — долг трибуна. Магнус удостоил снулой ухмылкой кузена почившей Клавдии и поторопил Ги. В висках гудело и это мешало думать. Чтобы расшевелить мозги, трибун задавал себе арифметические задачки и тотчас в уме пытался их решить. Ответы — средней паршивости, но голова просыпалась, возвращались воображение и рассудительность, да и мост тянулся не так долго.
Наконец, показались врата Базилики-из-Калкидона.
Неизвестно, какой дурак назвал их «дворцовыми» вратами. Медвежеватые, как осадная башня, с подъёмными цепями, чёрными, будто обгоревшими в грозном пожарище времён Междуцарствия, они потрясали монументальностью. И стены, построенные на скалах этого богатого островка в заливе Аквинтаров, словно удерживали их от падения. Говорят, бастион Калкидона был столь неприступен, что в истории его брали только один раз — и тогда с помощью хитрости.
В крепости он видел отражение власти господствующего сословия. Зубцы, словно стойки, к которым привязывали провинившихся, цепи, как те, что держат бедных людей в темницах, крытые башни. Из бесконечных картин, рисуемых барельефом на створах, пристальный взгляд улавливал сцену с рабами, идущими на поклон государю; присягу, даваемую верными Архикратору войсками; толпы поклоняющихся какому-то божеству людей, пашущие в поле земледельцы и собирающие дань налоговые откупщики. Всё зло, что принесло в Амфиктионию господство одного человека над другим, было здесь.
Врата медленно приоткрылись и трибун зашёл внутрь. По долгу службы он уже бывал тут, и поэтому не могли удивить ни круги стриженного граба, ни статуи Архикраторов у дорожки, огибающей фонтан, ни даже светлячки размером с палец.
— Я насчитал сто тридцать ступеней! — ахнул Гиацинт.
Резиденция Архикраторов высилась на уступе дальше внутреннего дворика: и правда, ровно сто тридцать ступеней требовалось горожанам, чтобы прийти на поклон к Его Блаженному Величеству. Обрамлением лестницы служили парапеты с каликантами.
— Ты видел сам дворец. Что тебе какая-то лестница? — Магнус взошёл на пролёт и остановился, ожидая Ги. — Помню, читал, что в Базилике тысячи комнат, но никто пока не заблудился… Так вот, Ги, это блеф, сколько был, теряюсь постоянно!
Ги устремился за ним.
— И много здесь были?
— Ну, третий уровень я найду, а вот таблиний квестора…
Если бы вместо юноши стоял Гай, он бы, услышав такое, поднял на смех. Объясни попробуй, что сенатор не обязан знать каждый уголок во дворце.
— Мне показывали. — Улыбчивое настроение Гиацинта — как бальзам.
В Зале ожиданий горели жаровни: вечерняя пора вынудила слуг зажечь их. Магнус не глазел, сходу — в Зал Высшей Гармонии, в дальнем конце которого стоял Аммолитовый трон. «Сердце Богов», ха-ха! Стульчик обыкновенный.
На третий уровень, по парадному стилю, вели бело-синие ступени. Трибун и его помощник добрались туда за минуту, и Ги после некоторых колебаний повёл Магнуса через анфиладу к двери, над которой висел трёхглавый орёл и личные знаки квесторского достоинства.
Продуваемые ветрами коридоры были пусты. Вжав кулак, Магнус постучал в дверь, сейчас всё зависит от его умения терпеливо сносить тягомотину, веры в правое дело, и в то, что милосердие превыше справедливости.
Ему отозвался сдавленный мужской голос:
— Заходите.
Магнус вошёл, оставив Ги сторожить дверь.
Квесторская приёмная была неотразима, как невеста на выданье, и широка, как та же невеста после тридцати лет супружеской жизни. Белый мрамор с чёрными вкраплениями скользил, на потолке вились цветы, стену убрали мозаичными росписями. Входящий окунался в события многовековой давности, связанные с обычаями судебной власти. За статуей обнажённой Ашергаты был поворот направо. Там, в помещении сравнительно мельче предыдущего, которое называлось таблинум, Магнус встретился глазами с манерным патрицием в бежевой тунике, с покрашенными в каштановый цвет волосами, на лице которого не осталось свободного от аллергии места. Он сидел за столом со сплошными резными боковинами в виде грифонов, а на столешнице лежали свитки, пергаментный кодекс, огневые часики и воск для печатей.
За его спиной висел портрет расцветающего годами человека, полузагадочная улыбка которого застыла то ли в выражении полного согласия, то ли в презрительном осмеянии. Его венок был вылеплен из сусального золота.
Краски впечатляюще ярко передавали тона кожи.
— Магнус Ульпий Варрон, не так ли? — Между портретом и квестором не было сходств, кроме взгляда разноцветных глаз. Один был синим, второй серым. — Народный трибун?