Когда Юстиния повернулась к нему (и в её глазах столкнулись отсветы фонарных светильников, луны и бликов на воде), утончённая, грустная и до дрожи красивая, Сцевола чуть было не бросился её целовать, как глупейший из мальчишек, в жизни не знающий слова «вежливость» — а именно это он бы и сделал, если б стиснувшая железный поручень рука позволила сдвинуться с места. Но ему повезло.
— Вы были правы. Никаких голосов моря не существует. Они — выдумка. — Слова, разбившие молчание. Слова, охладившие его. — Надоело верить в выдумки. Пойдёмте? Мне о многом нужно подумать.
И она отошла, сдвигая плащ к груди.
— Что? — рассеянно спросил Сцевола. «Что это было?»
— Так вы идёте, магистр?
— Да… естественно! — Ему было стыдно. Здесь и сейчас, с пережившей горе патрицианкой, он мог потерять лицо.
— Это дорога ведёт к Сенаторскому кварталу? Или эта?
Сцевола, не раздумывая, указал в сторону аллеи со статуями в форме рыб, оплетённых морскими водорослями. Их выпуклые глазищи сквозили сенехарическим светом. Луну поглотили тучи и ворота Сенаторского квартала в дальнем конце аллеи — как занавес, сотканный из тьмы.
— У вас, к слову, отвратительные сервы. — Сцевола подал Юстинии руку. — Вы же не хотите оступиться опять?
Она взяла её. Ладонь была холоднее, чем когда они гуляли по мосту. После этого послышался звонкий смешок, что-то среднее между сарказмом и согласием:
— Я ничего не хочу, — и она первой взошла на привратную лестницу.
Следующий раз они заговорили, когда дождевые тучи наводнили небо, не оставляя прозора, и те начали светлеть, вступая в борьбу с солнцем. На длинной триумфальной дороге, пролегавшей до Священных Врат, их с Юстинией путь подошёл к концу, и Сцевола ничего не нашёл лучше, кроме как спросить:
— Ещё встретимся, госпожа?
— А вы так горите желанием меня увидеть? — Юстиния улыбнулась. — Господин.
— Очень! Мы покажем город. Что скажете?
— Возможно! — И, безумно грустно смеясь, анфипатисса ушла вместе со своими нелепыми сервами к Базилике, дабы там проплакать остаток ночи. Долго Сцевола провожал её взглядом. Он был горд и счастлив, как в тот день, когда младший брат окончил ораторскую школу весь сияя от радости. Потому что, хотя бы на краткий миг, он вернул эту радость Ей.
* * *
За воротами виллы его встретил авгур Хаарон.
— Ты вернулся довольно поздно, твоя светлость, — в его божественном голосе читался упрёк.
— Что ж, видимо, таковы Наши обязанности? — Сцевола разулся, чего обычно никогда не делал без помощи слуги. Хаарон проскользнул следом. Спиной магистр оффиций ощущал его присутствие.
— Кто эта девушка? — осаждал он. — Боги видели тебя.
— О, Наш любезный Хаарон, это самое прекрасное их творение, — он заслышал шаги. — Где бродит Наш евнух? Прокруст! Налей чего-нибудь! Твоему господину желается спать.
«И зреть прекрасные сны».
— Ты не понимаешь, как это выглядит?
— О чём ты, мудрейший? — Сцевола и правда не понимал.
— Боги не любят, когда ты поступаешься своими обязанностями.
— Мы всего-то утешили патрицию Алессай.
— Наступает День сбора урожая. — Его глаза мигнули колдовским огнем. — Не забыл ли, что значит это?
— Мы подготовили речь. Клянёмся священной фасцией Талиона, победа уже в Наших руках, осталось прийти и взять её!
— Это не всё. — Он убрал руку. Прошёл внутрь, шурша балахоном. — Вчера к квестору приходил твой брат-безбожник. Боги предупреждали, магистр, что безбожникам нет доверия.
Сцевола был или слишком уставшим, или сверх меры мечтательным, чтобы разозлиться на Магнуса, и тем более давно решил, что держит ситуацию под контролем. Такой вариант (не самый вероятный) он продумал ещё тогда, когда предлагал Магнусу смириться с осуждением Цецилия. Тот не смирился бы.
«И куда же ему мчаться, если не к последней инстанции?»
— После того, как Мы победим, Магнус примет Нашу веру.
— Ты весьма наивен.
— Не ты ли, Умеющий-Говорить-На-Языке-Сердца, знаешь жизнь лучше кого бы то ни было? — Сцевола сбросил тогу, оставшись в тунике. — Мы взрастили его. Мы дали цель. Мы помогли ему выучиться. Только благодаря Нашим деньгам Магнус стал тем, кем он является, жилеткой для плачущих босяков, с шансом сделаться величайшим из смертных! Даже отец, и он не пожертвовал большим! А ты говоришь, не примет? Ну, Боги свидетели, тогда Мы убедим его!
— Но что ты будешь делать, если Силмаез победит?
Сцеволе не верилось, что Хаарон дерзнул рассматривать такой вариант. С минуту подумав, магистр дал ответ, поразивший его самого:
— Убьём его.
— Что?
— Убьём Чёрного Льва, — повторил Сцевола уже настойчивее.
— И как ты это сделаешь, твоя светлость?
— Кто-то подсыплет яд или столкнет со стены… верно, Прокруст?
Приколченожил Прокруст и сунул хозяину чашу с кислой настойкой для скорейшего засыпания. В прошлом евнух был отличным алхимиком, да и настроение у Сцеволы было приподнятое. Он простил эту задержку.
— И что дальше? — Жрец как бы выяснял, правильно ли Сцевола заучил алгоритм действий. — Что ты будешь делать?
— Мы уничтожим его и выборы пройдут заново.
— Но твой брат…
— Догадается, разгневается. Магнус предсказуем. Но он утихнет, когда поймёт, что выгоднее с Нами дружить. — Магистр выпил настойку и беззаботно отдал Прокрусту пустую чашу, сам же направился в спальню. — А вот Силмаез любит непредсказуемость.
— Доверять безбожнику глупо, — сказал Хаарон.
Сцевола пожал плечами и засмеялся:
— Знаешь ли сколько глупых управляют вселенной?
Накануне выборов
МАГНУС
Рассвет Дня сбора урожая разродился дождём. Это был уже третий ливень за последнюю неделю — несчастливое число, говорили суеверные люди, но что-то подсказывало Магнусу, природа не ограничится этим, как не ограничилась количеством дешёвых политиканов, самолюбивых патрициев и придворных склочников, к которым теперь добавился и Люциус Силмаез.
От дождя ли, потому ли, что его принудили выбирать между двумя интриганами, или от вчерашней бессонницы, на его уме тоже бушевало ненастье. Он пил талатийское вино, подаренное Тобиасом в порыве праздничного настроения, но ни напиток, ни праздник не приносили удовольствия, а на языке вместо сочной вишни и листьев смородины жил, рос и здравствовал немой крик бедолаги, планировавшего отсидеть своё в кресле, а нарвавшегося на двух непримиримых колоссов. Какого бы колосса не поддержал Магнус, могут пострадать невинные люди.
— А ты как думаешь, Ги? — Ги сидел вместе с ним, читая праздничный выпуск Акта Дьюрна. Серебристые его брови приподнялись, но увлечённые чтением глаза не отрывались от текста.
— О чём? — чуть запоздало спросил он.
— Что мне делать… поддержать брата, и дать его безумию пропуск к власти? Или поступиться отношениями, но ради народа, и выбрать Силмаеза? Что тоже ничего не гарантирует.
— Не представляю, — отозвался Ги.
— Я тоже, — Магнус покрутил кубок. — И это самое противное.
— Не представляю, — повторил он, — потому что не знаю ни этого человека, ни вашего брата, патрон. Но будь я на вашем месте, то выбрал бы своего брата. Родной человек ведь. У меня никогда не было такого, поэтому…
Его затуманенный взгляд на кратчайший миг задел Магнуса, как если бы хотел передать какую-то мысль, которую нельзя было высказать вслух.
Магнус, впрочем, понял какую.
— Иногда лучше вообще жить без братьев, чем с братьями, которых не устраивают твои убеждения. А то, что Гай не допустит меня к управлению, потому что я не разделяю его гибельные идеи, это и фавну ясно.
— Он вас не любит?
— М-да. — Трибун вытер губы и скептично посмотрел на платок. — Это отвратительное вино. Болото, оно и есть болото…
— Патрон? — Ги положил пергамент.
— Не знаю, юноша! А если бы и знал, что с того? — От выкатившего с окон сквозняка у Магнуса застучали зубы. — В детстве мы были не разлей вода, — сказал он, пряча под столом руки. — Но шли годы, и Гай Ульпий Сцевола из весёлого и счастливого ребенка становился замкнутым. Он полюбил марш солдатских калиг по просёлочной дороге. Поразительно, да? Кто его знает, никогда бы не подумал, что этот одинокий нелюдимец, у которого никогда не было ни друзей, ни женщины, ещё и мечтатель, и очень скоро неведомо какими судьбами займёт такие высокие посты. Не знаю, любит ли он меня… знаю только, что я люблю его.