— Выходит, между нами много общего?
— Если только вы не верите в богов.
— В тех богов, в которых не верите вы, мы тоже не верим. И как фектоны живут в этом месте? Теснее, чем на рынке…
Эркос переменил тему так ловко, что Магнус лишь позднее пришёл к мысли, что в словах его какая-то деталь осталась недосказанной.
Его риторический вопрос завершил цепь разговоров. Они с трудом перебрались через фектонские частные владения, красивые и вычурные снаружи, внутри — за палисадом — заставленные настолько, что узкая тропинка была границей между одним и другим домусом. Жителям обочин Триумфального Пути была отнюдь не по духу эта теснота, из окон на Магнуса взирали завистливые лица владельцев.
Сенатос Палациум был последним, что видит триумфатор, когда движется во главе церемонии. Это венец всех его мечтаний — дворец из золотого мрамора с рифлёным лесом колонн, имитирующих посеребрённые инеем кипарисы, в окружении обелисков с надписанными на них именами сенаторов (где-то на их бычьекровых[2] подножиях борются с забвением слова «Магнус Ульпий Варрон»). Днём Сенатос Палациум светится ярко, как драгоценность в оправе, ночью же тонет во мраке, чтобы восстать из тумана утром, передавая символизм капризных перипетий — смена чёрных и белых полос в жизни государства, как если бы сенаторы не владели и крохами от неумолимого Времени.
Улицы Аргелайна были замусорены в той или иной степени, но около Сенатос Палациум не валялось ни листочка. Общество с остервенением поддерживало эмблему государственной власти в чистоте, с его территории выметались даже нищие.
Эркос и Феба молчали. Молчал и Магнус. У ступенек Вобла перестал навязывать свои представления о безопасности и отошёл — а Варрон, претерпевая небывалый упадок сил, взобрался по лестнице. Блуждающие в терпеливом ожидании начала сенаторы, если замечали его, то замечали народного трибуна, важного, но не исключительного сановника, а не усталого гостя, желающего домой.
Как кульминация плохих событий этого дня, в бронзовых воротах он столкнулся лицом к лицу с героем своих анекдотов. Сегодня Люциус надел тогу без единой пылинки с вишнёвой туникой и без кольца-печатки консула на пальце, что могло бы читаться, как знак смирения, не имей он уж слишком самоуверенный вид.
— Ты пришёл участвовать, — произнёс Силмаез удостоверяясь, будто цель появления Магнуса была неочевидна. — Приветствую.
— Не хворать и вам.
— Готов дать ответ, Варрон? Готов изменить Амфиктионию?
— Уже скоро, — накинул сомнений Магнус.
— Всё, сказанное в письме, правда.
— И где же найдёте финансирование для своих поистине циклопических планов? — Его вопрос не предполагал ответа, потому что Магнус догадывался где — у плебеев, конечно.
Но Люциус ответил:
— Слышал о Вольмере? Кладезь для наших с тобой реформаций. Из моего выступления ты узнаешь детали, а затем, если будут вопросы, сможешь их задать.
— День выйдет незабываемым, — если можно было бы сказать печальнее, Магнус бы так и сделал.
Но Силмаез жил в своём мире.
— О да! После этого дня Амфиктиония не будет прежней, — сказал он. — В следующий раз крестьянин посеет зерно не для префекта, а для себя. Сенат возродится — в духе истинного народовластия. Отовсюду, с северных земель до южных пустынь, от восточных виноградников до западных горных цепей, поменяется уклад жизни. И человек, живущий в Аквилании, станет вестником нового времени.
«Что на это скажут Данбрен и его коллега?» — он обернулся, но фарентийских сенаторов и след простыл. Должно быть, они присоединились к алаондийской делегации.
— Прекрасны ваши мечты, Люциус.
— Но достижимы, мой дорогой Магнус!
Грянул колокол. Сенаторы заходили в Палациум.
— Кто, если не мы, так? — И зная, что пожалеет о своём выборе, Магнус пополнил их число. Чем бы ни кончился пленум, Силмаез прав, ничто уже не будет прежним.
_________________________________________
[1] Фектоны — титулованные представители среднего класса.
[2] «Бычьекровые» — окропленные кровью жертвенных быков, в переносном значении так называют в Эфилании нечто важное, почти сакральное.
Власть Богов
СЦЕВОЛА
Колокол ударил второй раз. Час, к которому готовили его Боги, близился, ещё один удар языка кампана, висящего у потолка — и воспоёт магистру хор сенаторских оваций.
Хаарон не покидал его: его электорат, его уверенность. Текст выступления — написан в голове и на устах. Он не станет пользоваться свитком… он никогда не пользовался свитком. На кафедре Сенатос Палациум зачнётся будущее, и его надлежит соткать страстными рацеями, выходящими из глубин сердца.
Кто более достоин этого, чем потомок славного рода Ульпиев, веками служивших Амфиктионии? «Никто не сравнится с Нами под звоном колокола», возглашал в сердце Сцевола, «ибо это Наше предназначение!»
В подтверждение его мыслям явился брат — богоравный Магнус. Поддержит ли он его, магистр терзался сомнениями, но чего бы не говорил Хаарон этим утром, в освящённом Талионом союзе с любимым родичем они одолеют весь мир.
Но даже если не случится этого, если Умеющий-Говорить-На-Языке-Сердца в праведности своей будет прав — и безбожник не обратится к истинной вере, как это поколеблет троны Богов? Сцевола продумал всё, его план был гениален, как мироздание. И вот колокол ударил в третий раз, и сенаторы расселись по курульным креслам.
Наподобие водоворота, представлявшего собой мироустройство, зал заседаний состоял из колец, расширяющихся к потолку, и дна — высокой кафедры с монолитным мраморным пюпитром с позолоченными орлиными крыльями и головами. Сцевола сел в середине, шесть аммолитовых зениц трёхглавого орла смотрели на него — казалось, будто еще секунда, и они склонятся перед новым правителем Эфилании.
У правого плеча читал заклинание Хаарон в одеждах из дикого шёлка, у левого Марк Алессай в бирюзовых цветах Флосса общался с Квинмарком Фалько, другие члены верхней палаты рассаживались, кому как было удобно, но Магнус — Его Светлость следил за ним с особой пристальностью — выбрал ярус, наиболее удалённый от него и от Люциуса Силмаеза, у скульптурных фризов. «Думаешь, о любезный брат, что этим ты избежишь выбора между нами?» — Магистр не обиделся, но и не нашёл причин радоваться.
Ещё мгновение назад текло обыкновенное в преддверии великих событий обсуждение. Но пересуды угомонились, только встал за пюпитр Феликс Страборион, представлявший Силмаеза, уже бежавшего, как неуклюжий львёнок, за кафедру. «Львёнок, а не Чёрный Лев!»
У сенехаментора не было тоги. На узких плечах лежала мантия жёлтых оттенков, перевязанная коричневым поясом, на запястьях медные браслеты с символами, незнакомыми ни ему, ни Хаарону — одна из рук являла собой протез, в большей степени скрытый за рукавами и браслетом, где и когда сей благородный муж потерял её, никому неизвестно, как неизвестно было, сколько он заседает в Сенате на посту сенехаментора (Сцевола был ликтором, а Феликс Страборион уже возглавлял сенехаристов и входил в список почёта Сенатос Палациум).
«И что нашёл он в презренном Силмаезе?» — кольнул вопрос.
Призывая ко вниманию, самый таинственный сенатор сложил пальцы в букву «о».
— Почтеннейшие, достославные! — Ниже чем двойной авлос; как жужжание шмеля внутри вазы, раздался его голос, открывающий Выборы. — Три весны прошло, когда, как и сегодня, в последний день месяца Великого урожая, я открывал заседание, пользуясь вашей благосклонностью к моим трудам, и выдвигал своего бессменного кандидата Люциуса из Скаваллона. Поэтому, как солнце совершает свой путь от востока до запада, повторяя свой бег, так и я хочу повторить незыблемые на мой взгляд истины. Fermere[1], день голосований — день перемен. Эфиланский Народ собирает урожай пшеницы и ячменя, запасаясь на зиму, эфиланский же Сенат должен собрать урожай голосов и реформ — чтобы запастись стабильностью и порядком на грядущее троелетие. Xadere[2], опыт дебатов с этим дворянином, — его механическая рука устремилась к выправленной фигуре Силмаеза, — доказал мне, что он достоин вновь выдвинуться на пост консула, как то позволяет Закон. Считаю, что нет лучшего кандидата, чем опекун Её Высочества!