— Удачи, твоя светлость, — изрёк верховный авгур, и в его очах чище сапфира Сцевола различил лестное, очень лестное предвкушение, которое бывает у учителя, когда ученик его превосходит. Он не показывал ему речь, но Хаарон читал её по его глазам, его улыбка делалась шире — а глаза сверкали ярче.
Затем оба они — и Сцевола, и Хаарон — взошли на кафедру. Без смирения, как подобает владыкам Амфиктионии, под мелодию обворожительных кифаристок, приглашённых специально, и воскурения фециалов, что тоже взобрались, рассеивая очарование ароматов по ничего не понимающему залу сенаторов.
И первым, что сделал магистр, это всмотрелся в лицо сидящего в дальнем конце Магнуса — он черпал вдохновение в его взгляде, и ему на мгновение показалось, что тот удивлён… удивлён в хорошем смысле. Расстояние умалило его лицо, но глаза внимательны. Не лучшая ли похвала — слух любимого брата?
Воздев руки, магистр призвал кифаристок к тишине. Лезвия солнечного света прорезали дым и голос Сцеволы нарядился в его серые одежды. Прокатился, как пожарище над древостоем, по углам и стенам Сенатос Палациум.
— Один одинокий мальчик очень любил играть в стражника. Он не ведал, как устроен мир, ловко сотканный Божествами, ещё ему неизвестными, ещё не открытыми его нежному возрасту, но его уже удручала заразная эпидемия страданий, приносимых преступлениями; эпидемия, которая не сдерживается храбрыми воинами, ибо правила и обычаи воспринимают, как сломанную игрушку, даже те, кто должен их чтить. Этот одинокий мальчик мечтал положить конец беззаконию, и то был богодухновенный Вотум, исходящий от Аммолитового Сердца Богов. Ему грезились лавры магистра оффиций. Детское увлечение, говорил ему отец, ты рождён для другого, ты займёшь моё место, куда тебе лавры магистра! Но в своих мечтаниях мальчишка шёл далеко, туда, где уговоры отца его не стесняли: днями и ночами он учился, упражнялся в ораторском искусстве, лучше всех закончивший школу риторов, он поступил в ликторы, а затем в асикриты, и далее. Ему светила роль простого слуги народа — но он отказался от неё, став слугой закона, закона, который знал наизусть, и чтил боле всякого из вас. — Никогда речь его не текла так легко. Тело сливалось с кумаром, и Сцевола набрал его в лёгкие, наблюдая, как кружится пыль, пронзаемая дымчатыми рёбрами в белизне дневных лучей. — Не знал он лишь, как победить беззаконие, и потому молил, молил и молил Богов подсказать ему выход… и вот, однажды, он услышал Голоса, они явились к нему во тьме, отвечая на его молитвы, словно мать, услышавшая стенания ребёнка, и сказали, что Боги готовы помочь. Они поведут юношу к славе — и слава осенит его. Так, спустя время, они исполнили его мечту — подарив чин магистра оффиций, инсигнии, под водительством которых он отправлял преступников на вечные мучения к Богам, строил божественную справедливость, наказывал и миловал, и беззаконие почти исчезло с лица Эфиланской Амфиктионии. Но — не совсем. У беззакония оставался оплот, неприступная крепость. В её захвате крылось предназначение и его, и людей, что ему вверены.
Несколько людей в Сенате зашлись кашлем. Донеслось — «это что, разведённая магнолия?», потом голос Феликса ответил: «Пахнет, как красная спорынья».
Их беспокойство не сорвало ему выступление. Подавляющее большинство в зале заворожённо слушало, только Магнус недоверчиво косился.
Он один знал, чем кончится эта история.
— Это объяснил ему авгур, — и Сцевола выказал почтение к Хаарону. — Он сказал, что последнее препятствие лежит в должности консула, заключительном повороте судьбоносного пути, что начался с Мечты и окончится Исполнением. И неужели не видите, как сейчас перед вами вершится история? Боги вершат её, не чувствуете? Да поймёт каждый, что магистр оффиций на многое способен, но во времена без Архикратора амфиктионами управляет консул. И как бы не думали Наши коллеги, будто имеют право наравне с ним заправлять Отечеством, оно всегда было единодержавно, и один правитель сменялся другим, а непонимание этого приводило к беззакониям, которые не получалось одолеть одними инсигниями магистра оффиций, ведь для больших перемен требуется большая власть. Мы призываем наречь Нас диктатором, консулом над консулами! Ни слабовольный Силмаез, ни прочие смешные наместники, что когда-либо претендовали на этот пост, не были достойны консулата. Он предначертан Нам и только Нам с самого Нашего рождения.
— Какой дерзкий пафос, — поднялся Люциус. Он обращался не к нему, а к слушателям, что сильнее возбудило в Сцеволе негодование. Мысленно он рассёк ему череп и скормил чувствилище быкам. — И что мы услышали, кроме сказки о глупце, поверившим в свою избранность? Диктатор, ха! Может, Архикратор?!
Люди задакали, как послушные овцы. Их задели за живое, за независимость, не будь Сцевола уверен, что Боги предрешили исход Выборов, он уже сошёл бы с кафедры побеждённым.
Но избраннику небес не пристало проигрывать.
— А что услышали Мы, Силмаез? Ты отдал Её Высочество замуж за невежественного варвара. Совершил грубейшую ошибку!
Люциус осклабился.
— О, и в чём же моя ошибка, Сцевола?
— В том, — отвечал магистр, — что своим деянием ты, о вымесок свиньи, уничтожил честь рода Аквинтаров, веками правивших нами. Последняя его надежда отдана в руки нелюдям, которые достаточно хитроумны, чтобы использовать её в достижении своих целей.
Силмаез побагровел:
— Неприлично оскорблять почтенных сенаторов.
— Почтенных сенаторов — верно, но ты — почтенный?
Марк Алессай тоже вставил слово:
— Мой кузен сражается на Дальнем Юге. Я не хочу думать, что… что его служба бесплодна. Если эти дикари нагрянут с Востока, с нашей же цезариссой, с нашими же деньгами на приданное, за что мой кузен проливает кровь, за что борется и наш Отец Архикратор? Магистр прав, кстати говоря. Никто, почтеннейшие, не поручится за то, что может произойти, а может и не произойти. Будущее — в руках Богов.
— В руках Богов, — одобрил Сцевола.
Зал заволновался.
— Архикратор Тиндарей, вероятнее всего, мёртв, — молвил Феликс, овладевая начавшейся шумихой. — За последние три года ожерелья эмиссаров загорелись один раз. Было объявлено, что Его Величество переходит реку Эльнош, но что потом случилось… думать об этом я страшусь.
— Естественно он мёртв, — у магистра не было сомнений. Боги открыли Хаарону, что он мёртв, а может ли Хаарон ошибаться, когда говорит ex deo? — Его племянница у варваров, возможно уже изнасилована и принуждена отречься в пользу своего новоиспеченного мужа-недочеловека. Что, Силмаез, ты на это ответишь?
— Я доверяю Арбалотдору больше, чем себе. Он не станет…
— Продажный прохиндей! — выкрикнул кто-то из зала.
— Почему никто не посоветовался с нами!
— Что за проклятый смрад…
Сцевола жестом приказал молчать, уже нимало не скрывая своих притязаний. Власть постепенно переходила к нему. «Прав был Наш наставник, управление толпой плебеев и управление толпой правителей — в сущности, наука об одном и том же».
— Вы дышите умирающей эпохой. Вам позволено выбрать между Богами и забвением, выберете Богов, и тогда Мы постараемся вас спасти.
— И что же ты изменишь? — не унимался Силмаез. — Ты разглагольствуешь о своей избранности, но не предлагаешь ничего взамен мной сказанного. Кто тебя поддержит!
— План небожителей не сложен, — Сцевола продумал и этот момент. — Вернуть цезариссу клинком, уничтожить Вольмер, сравнив его с землёй, установить Царство Закона во всех краях Амфиктионии, не делая различий между гюнрами, аквинцами, амхорийцами и прочими. Всех варваров и их родичей — в рабство! Всех инаковерующих — в софронистерий, на перевоспитание! Сенат должен быть реконструирован заново, ибо у общей рыбы костей нет, каждый должен владеть своей — тем, что полагается по статусу.
— Безумие, — послышалось справа.
— Нет, это разумно, — хлынуло слева.
— У консула нет таких полномочий, — рванулось спереди.
— Это твоя судьба, — раздался голос сзади.
Власть за небольшим исключением перешла в его руки, она была луком, и Сцевола натягивал его от плеча. Через секунду вылетит последняя стрела — и Силмаез сломится, как трухлявый щит. Он посмотрел на младшего брата. Магнус сходил вниз, холодный, как море, покрытое коркой льда, его пальцы собирались в кулак, разжимались и дрожали, морщины засновали по лицу, как муравьи, плотно зажатые губы недобро кривились.