Сходство между Сцеволой и Варроном было ещё одно: горячность ревнивого неофита. Она выдавала в них братьев куда явственнее, чем глаза или высокий рост (или Дэйран судил по себе: жизнь в согласии с природой приструнила его гнев и вышколила владение собой).
— Ба! Сцевола, кто тебя назначил магистром?! — И Силмаез заразился их вспыльчивостью. — Ему надо отрезать руки!
— Когда Мы станем диктатором, ты первый, кто потеряет всякое дворянское достоинство. И Наш любимый брат тебя отринет, плебей!
— Кем ты себя возомнил?! Что за бескультурщина, друзья!
— Сиятельные… сиятельные… — Феликс спустился их разнимать. «Новый шанс улизнуть, пока все заняты разборками». — Вы на собрании. Вы…
Дэйран оглянулся. Шанса нет, жрец следит. Почему он улыбается? Его улыбка таила угрозу. Тело от неё коченело, как обмороженное.
— Успокойтесь, — увещевал сенехаментор в покое непотревоженного голема. — Вы уймёте дрязги в суде или в бою на Арене, как кому заблагорассудится. Не здесь, здесь храм красноречия! — Люциус Силмаез подался вперёд, Феликс задержал его так и не выпавшее оскорбление взмахом железной руки. — Пусть выскажется магистр оффиций.
— А ты зачем лезешь, старик? — с презрением спросил Сцевола. — Не строй из себя арбитра, двуличный лукавец! — Фокус его внимания переместился к Дэйрану. «Шанс сбежать безвозвратно упущен…», да кто или что заставляет его думать о таких постыдных вещах?! — А единобожцев закон требует казнить. Закон, который древнее нашего. Он сама истина. Если ты Четверых ни во что не ставишь, если тебе плевать на правосудие, выдержит ли Амфиктиония третий твой консулат? Теперь, когда ты с ними заодно!
— Нонсенс, — оспорил Люциус.
— Полно вам! — сказал Феликс. — Сенат должен назначить расследование. Без расследования не выяснить, кто заказал убийство первосвященника, соответственно, и выводы делать рано. Это логично? Это понятно всем?
Сцевола сделал шаг.
— Заказ был сделан Нами, — как василиск, прошипел он роковое признание. — Шкатулка играла, Мы оплатили кровью за кровь, змея лишилась головы, а Боги насытились местью! Ну, что же, достославные, если Боги за Нас, кто против Нас?!
Хионе двинулась к нему, принимая вызов. Дэйран схватил её за верхний конец тоги. Вместо слова «отставить!» его горло содрогнулось в кашле.
«Убей его наконец!» — заартачились голоса. — «У молодого фециала, что справа от тебя, есть кинжал. Забери. Подруга откроет двери, и в потасовке вы сбежите!».
Эти ужасные мысли. Они лезли в него. Расползались по губам, путались. Как паразиты, обитающие в плоти, извиваются, оставляя после себя споры и миазмы, так этим голосам наследовала тоска, опьянение и страх.
«Дым… возможно, это дым…»
— Тебе это не сойдёт с рук! — сказал Люциус.
— Уже сошло. Гляди, сенаторы кивают, соглашаются, томятся в сомнении, но озлобились ли? Нет! Мы ответили за себя. Тот, кто выберет Наш диктат, получит всё, и даже больше того, исполнит волю Богов. Патриции никогда не унизят себя до помощи плебеям, ведь там, где не будет плебеев, не будет и патрициев. И Мы вернём цезариссу Меланту, исправим твою ошибку… нет, накажем твоё предательство, а Тимьяновый остров, вместе с Вольмером, разграбим и спалим на потеху стервятникам!
— И ты правда думаешь, что кто-то проголосует за это?
— Все проголосуют, ибо… — Продолжение фразы Дэйран не расслышал, его сознание забредило речитативом барабанов и призраками демонических существ, витающих в сизом мареве.
— Этериарх… этериарх? — Хионе повернула его голову к себе. Колени Дэйрана подкашивались. Перепонки разрывались под тяжестью голосов.
Что-то не так. Что-то происходит. «Колдовство?»
— Дым… что он намешал… кхе-кхе…
— Ты не имеешь права их казнить до конца Выборов, — голоса искажали велеречивый тон Силмаеза в пыхтение беззубой старухи.
Его оппонента, вероломного Сцеволу, голоса очищали, удобряли глубоким тоном, мастерили из него воплощение Единого:
— Их ждёт прогулка по казематам. — С той же почти божественно равнодушной красотой он указал фециалам на Дэйрана и Хионе. — Убить их сейчас было бы скучно, не так ли? Мы хотим, чтобы узнали, что есть гнев Богов…
Этериарх хотел — но не затруднил свой арест. Он падал, когда его подхватили, потом его поволокли, обездвиженного, к выходу на свет божий. Хионе — та отбивалась не в шутку. У воина не было сил помочь, и желание вскоре тоже ушло. Его убеждения, его принципы, его готовность к самопожертвованию улетучились на выдохе.
В разуме укоренились две сущности: боевой клич Хионе и улыбка лазуроволосого жреца, рассекающая ему горло.
На ступенях Сената
МАГНУС
Боги, боги… сколько их вообще? Хорошие боги, плохие боги, вероломные боги, истинные боги, ложные боги, какие-то ещё боги, о которых не понятно, откуда они и что они хотят. В Сенате будто бы обсуждать нечего!
Магнус сел на задние ряды, как разгромленный, но выживший колесничий на скачках. Его попутчики, Данбрен и Агро, обманули его. Брата насквозь пропитала ненависть. Люциус, вопреки обещаниям, не удержался от унижения плебеев армией — по его мнению лучший солдат тот, которому платят — насколько глупейшая, надо заметить, мысль (на самом деле лучший солдат — этот тот, которого нет, но меткие высказывания почему-то приходили к Магнусу с опозданием).
В практически безвыходном положении народному трибуну грозило сказать последнее «прости» своей профессиональной репутации. Серая мгла приживилась с воздухом и безумием, как планктон в море, как теплота в телесной влаге. Сцевола и в храме политики не обошёлся без религиозных атрибутов, как голосовать за такого?
Коллеги манкировали его выходки, Люциус больше озаботился аргументами, чем мракобесием, у Денелона вид был отсутствующий, сенаторы от амфиктионов относились к воскурениям не иначе, как живому спектаклю. Из всех только Феликс Страборион догадывался, что Сцевола юлит, и помимо языка речи красноречиво передаёт его сущность и язык смрадного дыма — но Магнусу пока и в голову не приходило, что задумал старший.
Бодания Гая с экс-консулом отшумели договорённостью: судьба островитян решится к завтрашнему вечеру, когда вступят в силу результаты Выборов. У бедняг Данбрена и Агро (или как они там себя назвали?) шансы падали. Их распнут за инакомыслие, при Люциусе вероятность этого меньше, при Гае больше. Но что ему до островитян? «В тех богов, в которых не верите вы, мы тоже не верим», говорил ему Данбрен, до чего хитрая увёртка!
Ему было бы спокойнее, если станет известно, что участь Марка Цецилия не совпадёт с участью этих двоих. Он не забыл, для чего пришел на Выборы. А благодаря пассажам Сцеволы и Люциуса запомнит надолго.
И естественно, с него потребуют. Его закабалили. У него купили танец, и он его выполнит, как распутная девка, зная, что позор в суде смывается победой, но позор чести не смоется уже ничем.
Но при любом раскладе он выскажет брату «нет»: чтобы в Амфиктионии помещали в софронистерии? Да это верх глупости!
Магнус ещё колебался, когда экс-консул подошёл к нему.
— Голосование начинается, — хлестнул он, как плетью, этим нежеланным известием. — Надеюсь, всё идёт по плану. Я надену кольцо, а Денелон предложит Сенату объявить меня интеррексом, ссылаясь на обстоятельства. Мы договаривались, ты должен проголосовать за меня, помнишь?
«Не задолжал я никому». Его взгляд охватил расплывчатые черты лица Силмаеза, но оно — наподобие гладкой скалы, не за что уцепиться, вглядывайся не вглядывайся, ничего не увидишь.
«Выполнишь ли ты свои условия?»
— Диктатор, ха-ха! — сказал Люциус. — Прикрытие это. Он желает архикраторской чести, подари должность — и увидишь его на Аммолитовом троне.
— Вы не ограничитесь моим голосом, — отвернулся Магнус. — Право вето, вот что нужно. Вы защищаете тылы. За мой счёт.
— Нет, не за твой счёт.
— Если брат выиграет, есть узкий круг людей, имеющих право наложить запрет и перенести голосование. Архикратор, который известно где. Магистр оффиций это право теряет в силу своего выдвижения. Остаётся… кто бы мог подумать?