— Ты… прав! — Магнус не надеялся увидеть угрызения совести, но всё же, если присмотреться? Увы, расчёт купца на предполагаемую прибыль. — Быть может, мне потребуется твоё вето. Но это запасной вариант. Считаешь, у одного Сцеволы припрятана лишняя пешка?
«Как бы мне не оказаться этой пешкой».
— Устал я угадывать, у кого пешка, у кого ферзь, какие есть боги и кто там убил чьего священника.
— Слышал, что предлагал твой братец? Иногда я спрашиваю себя… Люциус, какие они братья? Ты и он… как огонь и вода. Ты — разумный человек, Варрон. Реформы любят разумных людей. Он — выскочка. Если он наденет консульское кольцо…
— И когда вы стали неверующим?
— Если он наденет кольцо, Амфиктиония в большой опасности, — в его тоне, как зуб из болящей десны, прорезывался страх. — Что же до твоего вопроса. Мои боги — это Архикратор Тиндарей и цезарисса Меланта. И пока я предпочитаю служить им.
— Или же ваш бог — это вы?
Ответ Люциуса заглушил колокол, раззвеневший четырьмя ударами в наступлении нового этапа Выборов. Группа рабов раздала по две золотые пластинки. Одну с виверной Ульпиев, вторую с чёрным львом Силмаезов. На кафедре тем временем водрузили фарфоровую урну для сбора голосов.
Хотя жрецы и перестали дымить, и в принципе исчезли с возвышения, как потом заметил Магнус, воскурение изрядно наследило в воздухе, в добавление к тому умножились дискуссии и к оглашению Феликсом начала голосования стало уже непонятно: дым властвует над сенаторами, или прогоняют его их возбуждённые речи.
Дискуссии велись и когда сенаторы выстраивались у кафедры, поочерёдно кладя в урну пластинки. В них было достаточно гордости, чтобы неспешно подходить и уходить, но достаточно ли ума, чтобы правильно выбрать? С Магнусом никто не заговаривал, в дискуссии он не вступал. Занявшись предполагать, кто из них изберёт Гая, трибун с удивлением обнаружил, что подсознание, память и логическое мышление не откликаются — и сомнения, а может быть даже и вера, начали поедать его трезвый рассудок, закрепощать мысли на служение химерам. Забытая по желанию проповедь авгура Хаарона выпятилась из той части разума, где томятся сущности, противоречащие картине мира и потому отброшенные, как нежелательные: «Двое возвращают Башню на место! Да, я знал, я видел это! Их ждёт награда, о которой они и представить не могли — вместе они стоят на верхушке шпиля, а титаны под Башней улыбаются. Рукоплещут все стражи. Ночь отступает, начинается день, золотой, как эфиланская корона, и жаркий, как солнце!»
О, безусловно, это главный поворот карьеры старшего брата, и он добивается того же, что и Люциус, права вето. За красивыми сказочками про волю богов таится боязнь быть опозоренным и выдворенным на задворки истории. К тому стремился Гай, как расстался с пелёнками, рассказанная им биография ясно показала, правда, опустив его тщедушность, его привязанность к материальным благам, его головные расстройства, еженощно посещавшие его в детстве. Нет сомнений, что и Гай приготовил «пешку» на случай поражения.
С ней он взойдёт на верхушку шпиля.
Голосование шло — а день замер. Свет не краснел. Вырезанные в купольном своде окна были синими, как и небо за ними, безоблачное, наслаждающееся уходящим летом. Трудно было сказать, сколько прошло времени. Поток сенаторов подходил и подходил, звенели глухо пластинки, проголосовавшие рассаживались по местам. Настала и его очередь — и Магнус Ульпий Варрон бросил одну из пластинок в урну, небрежно, с тяжёлым сердцем и пустой головой, на дактиль вскинув подбородок, мол, чтобы сохранить последние черты достоинства.
Затем поток сенаторов унёс Магнуса на прежнее место. Туда явился и Люциус, эта улыбающаяся неживая кукла, купленная в лавке для юных политиков.
— Ты сделал правильный выбор?
— Не сомневайтесь, — наврал себе Магнус и протянул пластинку с виверной Ульпиев.
Его выбор не был правильным, но он был необходимым.
— Полдела сделано, — удовлетворённо пропыхтел Силмаез. — А если повезёт, и дело.
— Я об этом пожалею завтра, или повремените?
— Что за слова! Твой выбор изменит ход истории.
— А Цецилий…
— Его выведут из тюрьмы.
— Замечательно, — и он не блефовал. Невиновный выйдет на свободу, что это значит? Верно, врата к возобновлению расследования открыты. Берегитесь, Лефон и Реюс Фаузиний.
Он доведёт дело до конца.
— Куда отправишься после Выборов? — перебирая в руках пластинку, спросил Люциус.
— Уеду. Но перво-наперво отправлю за решётку настоящих виновников.
Силмаез погладил курчавую бороду.
— Хироманта и дворянина из Эфлодии?
— Вы с Денелоном думаете, кто-то ещё виновен? — «Вы так осведомлены, что могли бы спасти сотни тысяч жизней».
— Ты смотришь не в корень, — он спрятал пластинку. — Ты ищешь поверхностно. Главные виновники — госпожа Алессай, не та что Юстиния, а та, что её мать, Минерва, и ещё один господин, о котором скажу чуть позднее. Готов поспорить, она содействовала в убийстве собственной дочери.
— Очень странное предположение…
— Ты веришь в абсолютность материнского сердца?
— Хочу сказать, зачем ей помогать убийству дочери…
Магнус возвратился в тот день, когда Юстиния разрыдалась над вынесенным на опознание телом. Её мать так и не приехала.
— Я заплатил информаторам с архипелага. Есть человек… архонтисса ему доверяет, и неделю тому назад спрашивала у него совета, разумно ли выдавать Юстинию замуж осенью или подождать до наступления зимы. И знаешь за кого?
— За другого архонта?
— За авгура Хаарона.
Магнуса пробрал смех:
— А его древний меч ещё способен поразить женщину?
— Ты можешь спросить сам.
— Так и что с того?
— Что ты знаешь об авгуре Хаароне?
— Тёмная лошадь…
— О да, — тон его перетёк в заговорщический. — Но я люблю докапываться до истины, знаешь ли.
— И что вы узнали?
— Его фециалы договорились с Минервой. У Клавдии были перспективы — вплоть до становления авгуром. Но в последние дни она увлеклась чем-то, что мой информатор назвал «Небожителем», это какое-то новое учение, оно расползается на Юге, как чума, медленно доходит и до Аргелайна. Говорят, Хаарон был очень озабочен её судьбой. Уж не знаю почему, но он готовил себе преемника. Клавдия должна была выйти замуж — но что-то пошло не так, что-то произошло в ней, перемена, которую Хаарон счёл опасной, а Минерва — постыдной. Какая? Это я не смог выяснить.
— Цинично звучит, — отметил Магнус.
— Хаарон плетёт религиозные интрижки за спиной и у меня, и у твоего брата, если конечно Сцевола не знает чего-то, что знаем мы с тобой, а семья Алессаев ему потакает. И всё это как-то связано с таинственным Небожителем… Госпожа Минерва кстати, всё же приедет в город, правда, пробудет здесь очень недолго. Советую подумать над сказанным, если ты готов до конца отстаивать этого Цецилия.
Его правда: настоящий виновник пригодился бы. Заедино с грядущим главой Сената легче найти доказательства, несмотря на то, что последний ещё утром был героем многочисленных язвительных анекдотов (и по-прежнему им оставался).
Но все полёты мысли в этом мире обрываются жестокой действительностью. Пятый удар колокола пронёсся, как ветер, потревоживший паутину дворцовых интриг, и к Магнусу вернулись ощущения обвитой сетями мухи. Паук Выборов бесхитростно приближался. Голосование прекратилось. Подсчёт был последним этапом перед оглашением имени нового консула — и вот, его начал Феликс Страборион.
— Пойдёшь со мной? — спросил Люциус.
— Зачем? Победа ваша, а если я понадоблюсь, вы найдёте меня в Привале нереиды. — Он, томясь, взглядом протачивал дверь.
— Сцевола пристально изучит каждую пластинку, — заупрямился Люциус. — Засвидетельствуешь — чтобы не придрался. Это не займёт много времени, и потом, я внакладе не останусь.
Если бы его глаза могли что-то говорить, они бы сказали: «это тоже часть твоих обязанностей». Но голова ленилась искать аргументы, чтобы уклониться от них; Магнусу пришлось последовать к кафедре с бывшим, но скоро и будущим консулом, и там его взгляд встретился со взглядом Сцеволы.