Дым поднимался к потолку клубами. Им Хаарон отравлял воздух для врагов и очищал его для божьих слуг. Нечестивая удача помогла Фалько окружить и перебить часть ликторов, Силмаезу и нескольким его прихлебателям удалось взобраться на кафедру. Чёрный дым, что плутал в потолке, низвергнулся на головы предателям и безбожникам. Чёрный Лев вышел последним защитником мёртвой эпохи.
— Колдовские фокусы! — произнёс он, тыча в него ликторским гладиусом. — Я думал казнить тебя завтра, когда надену кольцо и квестор осудит твоё безумие, но у меня есть один недостаток: я не умею ждать.
Никто не смел так говорить с ним.
— Преклони колено, Нечестивец, и Мы отправим тебя на остров Инклит, — фальшиво ответил Сцевола. — Ты доживёшь там остаток дней вместе с Фалько и остальными, как подземные боги в Лаэр-Элла.
Силмаез засмеялся. Этот смех так разозлил Сцеволу, что забывший про своё предложение, он рубанул клинком наотмашь. Мир завертелся, бывший консул сделал ему подножку. Боль. Сцевола встал, избегая удара, атаковал сам, был отбит, переступил, надвинулся слева, ударил снизу, мимо, Люциус чуть не схватил его руку, он отклонился, полоснул по горизонтали. Его союзником был дым, нагружавший его силой, он кашлял, но слегка. Мышцы, органы чувств, нервы возымели целью победить Львёнка. Боги говорили с ним образами — ведь дым застилал глаза.
И словно во сне безвидная пелена отдёрнулась, как занавесь театральный сцены. Маски пестрили, улыбались, смеялись и оскаливались. Он был среди них, люди-без-глаз падали, люди-в-масках сражались, играла шкатулка, чьи-то мечты разбивались. Дебют — о, сколь желанен он был — томился по своему протагонисту!
Нечестивец шагнул. Гай отскочил. Лев подходил гордо, как бог. Удар, разворот. Боль. Меч предательски выскользнул из рук, потерявшись во мгле за сценой.
Кафедра — как подиум. Они кружились между проскениями смерти и жизни, обагрёнными кровью лестницами. Как осенний ветер вальсирует с пожухшей листвой. Подшаг. Атака. Уклон. Потерявший клинок, Гай бился голыми руками, наступая, уклоняясь, близясь.
Люди-без-глаз поднимались. Вопли их были аплодисментами. Вошедший в раж Нечестивец ударил Гая по колену тыльной стороной клинка. Гай рванулся. Он и не заметил, как получил очередной удар, прервавший его убогую попытку совладать с противником.
Нечестивец поднял Бьющий-Больно в последнем замахе.
Он не повёл и усом, когда его рука вознесла сталь к небу, а затем с мощью булавы и со скоростью знойного вихря опустила её на череп магистра. В этот момент кто-то толкнул Нечестивца, лезвие отрезало часть уха и соскользнуло по плечу, срезая плоть. Его Светлость прикусил щеку, давя боль болью. Краем глаза он заметил, как падает тело Марка Алессая.
Приглушая обе боли глубокими вдохами, купаясь в воскурениях, как в исцеляющих ваннах, Сцевола сел, опираясь на свободную руку. Другой зажимал ухо. Кровь лилась по его щекам, тёплая, как взгляд Юстинии, и касалась губ, словно её поцелуй.
Нащупав меч, Сцевола вцепился в него. Силмаез, добив Алессая, вернулся к нему. Его Светлость размахивал по сторонам. Противник держал дистанцию, кашляя, словно чахоточный. Почувствовав себя на ногах, магистр отступил к Хаарону. Прилетел чей-то рык. Один гюнр выблёвывал лёгкие. Улучив секунду, Сцевола подобрал тогу. Бросил её на Силмаеза. Враг инстинктивно секанул её гладиусом. Меч завяз в ткани. Подоспевший Сцевола вывернул ему руку. Оружие со звоном ударилось об пол. Лев вскричал от боли, Сцевола — от триумфа. Он толкнул его к пюпитру; пока Силмаез приходил в себя, Гай налетел сзади и вогнал меч ему в спину.
«Отомсти, отомсти!» — вещал голос Хаарона в его голове.
Сцевола вырвал меч. Силмаез развернулся, недоуменно глядя на рану. Проступили черты животного страха. Сцевола ещё раз толкнул его на пюпитр. Полоснул дважды. Вывалились внутренности. Чёрный Лев ахнул. Сцевола отрубил ему руку. Вторую. Рассёк нос и уши. Гадкий мерзавец был уже мёртв — а Сцевола продолжал насмехаться над его телом, жестоко раздаривая удар за ударом, пока от прежнего облика консула Амфиктионии не осталось ничего, что уподобило бы его человеку.
Но даже тогда Сцевола не успокоился. Он бил и бил, пока бездыханное выпотрошенное тело не обратилось в ошмётки. Потом Хаарон развернул его к остаткам сопротивления, что во главе с Квинмарком и квестором Денелоном пробивались через главный выход. Сцевола поднял меч, кровь стекала к сандалиям.
— Да здравствует цезарь Гай из рода Ульпиев, будущий Архикратор! — изрёк верховный авгур громогласно. — Коронованный силой, ведомый правосудием!
Ликторы закричали дружно «славься, славься, славься», но так или иначе настоящая коронация была впереди. Его Светлость взял Сенатос Палациум почти играючи, но Базилика, символ и сосредоточие власти, будоражила его фантазии куда сильнее.
На Востоке
МЕЛАНТА
Волосы нагрелись. Ласковое, как дядины руки, тепло светового блика вытеснило сон, а катастрофу вчерашнего дня унёс безвременный грохот двигателей. Я так и не накрылась одеялом. Не помнила, как заклевала носом и как заснула. На животе лежала раскрытая книга. Суп с рыбным запахом остывал на столике у изголовья, принесли его недавно и сделавший это любовно положил рядом вазочку с гвоздиками.
Просыпаясь, я была так же тосклива, что и вчера, утерянные образы дома, дядюшки Тина и Луан не покидали, и было страшно думать о будущем.
И всё же история Лилии Аквинтар, навестившая мои беспокойные сны прочитанными сюжетами о храброй девушке, оставленной в чужой стране, облегчала одиночество.
Спасибо тебе, Серджо. Искренне, в самом деле. Хотя меня, как и прежде, смущало прибытие в Вольмер, от незнания, что за напасти предстоят и как с ними справлюсь… но если Лилия научилась выживать, получается, и мне тоже возможно выжить, верно? И я вытягивала эту надежду, как морс из соломенной трубочки.
Было утро. С супом расправилась до того, как солнце превысило круглое окошко. Оставшийся кусок рыбы я привередливо отодвинула на задний край тарелки. В дворцовой кухне его готовили отдельно, со специями, нежным, как пастила.
К цветкам, которыми бы любовалась дома, даже не притронулась. Точь-в-точь такие же росли в гинекее на подоконнике, «их подарила Луан на день рождения», с грустью вспомнилось мне. Не глядя, я спрятала вазу в прикроватном уголке, подальше от себя — я дала зарок быть сильной и храброй, как Дева Варидейна, и боялась, сильно боялась, что случайно зашедший варвар увидит меня хныкающей.
«Была цезарисса… подобна всем дочерям своего народа… несгибаемая… свободолюбивая…»
Время оправдало мой страх. Шестерёнки вращались в пятнадцатый раз, и на шестнадцатом повороте дверь, запищав, открылась. У полукруглого порога показался вызывающий омерзение красавец Тисмерунн со своей уродливой лютней.
Если он думает, что я забыла про вчерашнее, он ошибается. Я взялась за тарелку, приноравливаясь: расстояние позволяло кинуть в него и столик.
— Ради святого Солнца, — услышала я, — не порть дорогие вещи, ты не добьёшься этим ничего.
— А я попробую.
— Детские глупости.
Моя ладонь поднялась в дряблом замахе.
— Чего ты пришёл! Ты!.. ты!..
Кусок рыбы скатился на пол.
— Убирать сама будешь, — заметил Тисмерунн.
— Чего тебе надо?..
— Корабль идёт на снижение. Через час прибудем в Вольмер, поэтому, солнышко, не вздумай устраивать там скандалы. То, что тебе разрешили здесь, в Солнечном Граде считается дурным тоном. Мои… как это у вас называется… соотечественники, да?.. мои соотечественники не поймут, если девочка будет надрывать горло, как берсерк.
Я поставила тарелку и заглянула в иллюминатор. Мы парили над предгорьями, устланными пиками хвойного леса, с высоты ворсистыми, как прутья одёжной щётки. Трубадур не лгал, корабль незаметно снижался, и хвоя приобретала резкость.
Высоченные горные скалы затеняли собой солнце, пара неловких движений и летающий корабль столкнулся бы с заснеженными горбами ущелий.
От этого вида меня замутило.
— А если я тебя не послушаю?
— Как будто мне это нужно! — Тис жеманно согнул руки. — Я знаю обычаи своего народа. Твоего народа, кстати, тоже. Если ты меня не послушаешь, ты будешь выглядеть дурой, вот и всё!